разоренным прибрежным деревням, полюбовался из засидки на их гулянья – тогда я
посмотрел бы, что от его святости останется.
Так и есть: вон уже домик показался – добротный, с чердаком и крышей покатой,
даром, что стены из лозы виноградной сплетены и глиной обмазаны. Дерек неподалеку от
домика коня остановил, спешился, не к коновязи, а кустику ближайшему повод зацепил и
пошел в сторону, домик широким кругом обходя. Ну и я за ним – спрыгнул, повод на ветку
закинул, и пошел. Ищет чего-то капитан – смотрит по сторонам внимательно; все больше
– вверх. Но, видать, не нашел – полный круг мы с ним обошли и пошли к входу. В другой
раз я б, конечно, спросил, чего это он там выискивал, в ветвях кипарисов и платанов. Но
сейчас не стал. Не тот случай. Неспроста он меня сюда взял, это точно. И наш (а еще
точнее – мой) недавний почти-бунт к этому явное отношение имеет. Поэтому я безмятежен
и тих настолько, что сам себе удивляюсь.
Зашли мы в домик. Скрипнула негромко дверь, обернулся от, снаряженного
простым до бедности завтраком, стола хозяин дома. Худой, но высокий – сидя мне по
плечи головой достает; седобородый, лохматый, взгляд прозрачно-голубых глаз словно в
самое сердце втыкается. Наклонил голову, рот открыл, что-то сказать собираясь, но не
успел.
- Мир тебе, добрый человек, - Дерек полупоклон изобразил, и я, чуть запоздав, тоже.
- И вам в мире пребывать. С чем пришли, добрые люди?
А голос у старикана такой, что слезы на глаза наворачиваются. Не знаю, как капитан, но я
от одного только этого голоса размякать начинаю. И старикан этот мне давно уже
умершим, родным дедушкой кажется, а я сам себе – несмышленышем пятилетним, на мир
широко открытыми глазами глядящим. Не то без колдовства не обошлось, не то и в самом
деле – святой.
- Благослови нас, добрый человек, на дела наши праведные, - говорит Дерек и голос его
таким елеем сочится, что хоть рыбу на нем жарь, на голосе.
Константин хмурится:
- Не всякий человек благословения достоин… - говорит он и замолкает на полуслове. Явно
хотел что-то еще сказать, но передумал.
- А кто решает, достоин человек благословения, или нет?
И, хотя голос капитана все такой же масляный, в самом вопросе слышится какой-то
недобрый подтекст. Константин хмурится.
- Я решаю, - твердо говорит он, - потому что: если не я, то кто?
- Тогда – реши и благослови, - капитан опять склоняет голову.
Константин хмуро шевелит бровями, тяжело вздыхает, стреляет в меня тяжелым взглядом
из-под бровей.
- Какой вы веры? – роняет он тяжелые слова, видно, что неохотно он с нами разговаривает.
Я удивляться потихоньку начинаю – то ли я чего не понимаю, то ли он себя ведет не так,
как «святому» человеку полагается.
Дерек выжидательно смотрит на меня.
- В Единого верю, - бурчу я. Брехня это. Не верю я ни в кого, и в Единого – тем более.
Просто всегда удобнее быстро сказать, что веришь в кого то, чем говорить, что не веришь
ни в кого, долго объяснять свою позицию, а потом ловить косые взгляды.
- А я Митре поклоняюсь, - кивает Дерек, - но разве Единый не покровительствует всем,
кто молится людским богам?
- Не только людским. Всем.
Пару секунд Константин молчит (похоже, колеблется), потом говорит:
- Я не всегда могу с первого взгляда решить, достоин ли человек моего благословения.
Облегчи свою душу, брат мой. Расскажи, что тебя гнетет, и что тебя возвышает. Дай мне
заглянуть в твою душу, тогда, я решу, могу ли я дать тебе свое благословение.
- Не слишком ли дорога плата за пару слов? - Дерек улыбается улыбкой настолько волчьей,
что у меня рука сама тянется к мечу, плащом скрытому.
- Если считаешь плату слишком большой, я тебя не держу, - Константин отворачивается и
принимается спокойно хлебать жидкое даже на вид варево из неглубокой деревянной
плошки. Дерек задумчиво вертит головой.
- Что ж. Это многое объясняет, - говорит он, скидывая плащ, и становясь на колени, -
Хорошо, добрый человек. Исповедуй меня.
Константин разворачивается, с взглядом вдохновенным и торжествующим, открывает рот,
но вдруг становится похожим на подрубленное дерево.
