— Пей. — Окладников подвинул гостю стакан хмельного. — Знаю твою беду… Э, нет, пей, Захар Силыч, утешь хозяина, — настойчиво угощал он отнекивающегося старика. — Ежели не выпьешь, и слушать не буду.
Захар Силыч, сдвинув ершистые седые брови, уселся на покрытую ковром лавку.
— Будь по-твоему, Еремей Панфилыч, не пью я, да по нашему положению и отказать нельзя, — с горечью отозвался он. — Здрав буди! — Закусив хрустящим соленым огурчиком, старик отставил было чару.
Но Окладников налил еще. Захар Силыч не отказался, выпил. Не отстал от гостя и хозяин.
— Говори, в чем нужда! — икнув, спросил Окладников, тщетно стараясь ухватить пальцами скользкий грибок.
— Деньги надобны. Ежели к завтрему англичанину Баку долг не представлю — разор, долговой ямой купчишка грозит.
— Неужто так! А сколь должон?
— Пять тысяч, Еремей Панфилыч, — со вздохом ответил старик.
Всей душой ненавидел Окладников иноземцев. На его глазах разорялась архангельское старозаветное купечество, уступая свое место и капиталы пришельцам. Задумался он: «Деньги большие, однако и человек надежный. Не дам аглицкому купчишке своего, природного купца разорить. Ежели друг другу не подможем, дак они нас по одному всех в трубу пустят».
Но вдруг новая мысль осенила хозяина.
— Дам, выручу, Захар Силыч, — круто повернулся к гостю купец, — однако и ты просьбишку уважь. — Купец налил себе еще чарку и жадно выпил.
— Спасибо, благодетель ты наш, — полез целоваться старик, — уважу, как есть уважу. Ежели надоть, последнюю рубаху для тебя скину.
— На Василисе женись… старуха-то померла у тебя?
Лицо Захара Силыча вытянулось. Он растерянно заморгал глазами.
— Еремей Панфилыч, ты что, — шепотом спросил он, — в своем ли уме? Старик уж я, семьдесят годков о рождестве стукнуло… Не могу. — Хмель как рукой сняло. Побледнев еще больше, Захар Силыч поднялся из-за стола.
— Твое дело… А только подумай, — угрюмо сказал Окладников. — Да ты посмотри девку-то, малина! На старости лет вот как утешит… Василиса, — позвал он. Потупив глаза, вошла в горницу Василиса и стала у дверей.
— Смотри, краля какая, — прищурился купец, — тиха, скоропослушна, другой такой в городе не сыщешь. Нут-ко, нут-ко, подь ближе.
Старик Лушников кинул быстрый взгляд на девицу и отвернулся.
— Не, не могу, от дочерей стыд, своих ведь невест дома четверо. Срам, срам, Еремей Панфилыч. На людях как покажусь…
Василиса старалась вникнуть в слова, понять, о чем идет речь. Не поднимая голову, нехотя она сделала несколько шагов. Ноздри ее тонкого носа раздувались. Бурно вздымалась грудь.
— Чего морду воротишь? — занозисто крикнул старику Еремей Панфилыч. — Пятьсот рублей за нее графу отдал. Да ты лучше смотри. Василиса, скинь одежу-то, пусть жених как след товар смотрит… рубаху оставь. Иди, иди! — строго прикрикнул он.
— Еремей Панфилыч, негоже мне… срамно… — Василиса заплакала. — Пожалей, милости прошу.
— Ну, — перекосив рот, топнул ногой Окладников, — смотри! В момент чтобы.
— Он приподнялся и сжал кулаки.
Зарыдав, Василиса выбежала из горницы.
— По-хренцюзки лопочет девка, — сказал Окладников, тяжело опустившись на лавку, — на музыке играет. — Он кивнул на новенькие клавикорды. — А бабу завсегда в страхе держать надобно, — словно оправдываясь, добавил он.
— На што нам, Еремей Панфилыч, хренцюзкий, только бога гневить, — с отчаянием ответил старик. — Нет, не можно мне, и жить осталось…
— Деньги-то у меня, — повел нахмуренной бровью Окладников. — А почему пекусь — девку жалею, ласковая она, скромная. Да я жениться задумал, а ежели жена в доме — ключнице невместно. Вот что, Захар Силыч, — он стукнул волосатым кулаком о стол, — в приданое за девкой деньги даю. И чтоб завтра свадьба. Ну, как ты меня понимаешь? Каков я человек есть?
Старик Лушников опешил и, выпучив глаза, молча стал теребить седенькую бороденку. — Эх, Еремей Панфилыч, — сморгнув слезу, сказал он, — позоришь ты мои седины. Ежели б не разор, да разве я на такое дело… Души у тебя нет. — Старик с укоризной посмотрел на Окладникова.
Заметив, что брови купца свирепо нахмурились, он поднялся, кланяясь на иконы, несколько раз истово осенил себя двоеперстным крестом.
