Окладников хотел что-то сказать, но смолчал, поджав губы. Видно было, что ему не по себе.
— Куда мне теперича? — перебирая дрожащими руками конец передника, жалостливо спросила Василиса. — Одна дорога мне — на погост.
— Сказал, не оставлю, — пробурчал Окладников, хмуро взглянув на нее, — барыней будешь жить. — Он повернулся к иконам, словно желая призвать в свидетели многочисленных святых в золоченых ризах.
— Оченно вам благодарна, Еремей Панфилыч. — Василиса поднялась и, не помня себя, рванулась из-за стола, потянув за собой скатерть. На столе зазвенела посуда… Ухо Окладникова уловило едва слышный шорох удалявшихся шагов.
Еремей Панфилыч стер пот с лица подолом рубахи и, тяжело вздохнув, погрузился в мрачное раздумье.
Широкоплечему, моложавому на вид Окладникову перевалило на шестой десяток. Роду он простого, мужицкого. Двенадцатилетним мальчишкой отец отдал его в ученье к односельчанину, мелкому торговцу рыбой. Через три года, скопив по грошам полтора рубля, мальчик сбежал от хозяина. Трудные были первые годы самостоятельной жизни. Однако Еремей Панфилыч обладал умом острым, изворотливым и в тридцать пять лет сумел записаться в архангельское купечество. А вскоре, втеревшись в доверие к богатому купцу Шухову, увозом женился на его единственной дочери Катеньке. Правдами и неправдами, а к сорока годам Окладников стал первостатейным архангельским купцом с капиталом в сотни тысяч.
Родители Еремея Панфилыча строго держались раскола. Окладникову это показалось обременительным для дела, и он пошел на обман: открыто ходил в церковь, нюхал табак, употреблял китайскую траву — чай, дружил с православным духовенством. При случае Еремей Панфилыч подсмеивался над ревнителями старины в долгополых кафтанах. Но это была лишь видимость: Еремей Паифилыч тайком щедрой рукой помогал единоверцам. Он поддерживал деньгами выгорецкие скиты. В голодные годы посылал раскольникам-беспоповцам обозы с хлебом, через третьих лиц задаривал взяткой нужных людей, а случалось — выручал староверов от тюрьмы и ссылки.
Раскольники почитали Окладникова своим благодетелем, прощали ему все, даже богомерзкое крещение щепотью на людях. И в далеких скитах «беспоповского Ерусалима» не забывали поминать Окладникова в молитвах.
Еремей Панфилыч владел канатным заведением, где выделывал на продажу мореходам разное смоленое веревье: от толстых якорных канатов и до самой мелкой снасти. Да еще два заводишка числились за Окладниковым; топили там скотское сало на свечи, а жир морских зверей — моржей да тюленей — для отпуска за море. Но и это не все. Окладников держал зверобойные и рыбные промысла, брал казенные подряды, держал обширную торговлю съестным и красным товаром. Все было у Окладникова: здоровье, богатство, почет… Он брал от жизни полной мерой, всегда был бодр и доволен судьбой.
Пять лет прошло, как похоронил Окладников свою Катерину Алексеевну и вел привольную холостую жизнь…
На дворе глухо залаял цепной пес. Стукнула щеколда. Скрипнула где-то дверь… Неслышно к столу подошла Василиса.
— Еремушка, — тихо позвала она. — Еремушка! Купец не шевелился. Девица присела возле него и осторожно провела маленькой рукой по склонившейся голове.
— А, что?! Это ты, Василиса? — резко вскинув голову, купец стряхнул ее руку. — Что тебе?
— К вам Захар Силыч. — Она рукавом незаметно смахнула слезы. — Шибко просится… Не люба я вам, Еремей Панфилыч, али не потрафила чем, скажите, бога для… — зашептала девушка.
— Ну, распустила нюни, — рявкнул купец. Он оправил задравшуюся рубаху, пригладил ладонями волосы. Послюнив пальцы, снял нагар со свечей.
Испуганно отшатнувшись, Василиса выскользнула из горницы. За дверями послышался негромкий разговор. Осторожно ступая скрипучими сапогами, вошел высокий худой старик в длинном черном кафтане. Лицо его было бледно, глаза лихорадочно блестели.
— Садись, Захар Силыч, — поднявшись навстречу гостю, указал на скамью Окладников, — откушай чем бог послал.
Купец покачнулся, он был в немалом подгуле.
— С просьбой к тебе, Еремей Панфилыч, — кланяясь, ответил старик, — беда пришла…
