Иава разочарованно хмыкнул. Мысль была, несомненно, интересная. Но — и тоже несомненно — абсолютно бесполезная. Что он сделает с ней? Превратит в копье и метнет в Гориллу? Или съест на завтрак? Тьфу! Шемит повернулся к варвару и буркнул:
— Здесь!
Перед ними гордо возвышалась ничем не примечательная скала. В сумерках она казалась особенно мрачной и зловещей — только и всего. Ни двери, ни, тем более, ворот не было и в помине. Конан с сомнением оглядел ее отвесную шершавую стену, ткнул ее кулаком, потом плюнул, и, не дождавшись никакого результата, сказал:
— Заходи первый.
Кряхтя, Иава опустился на колени, пошарил рукой в земле у основания скалы. Нащупав железный крюк он даже несколько удивился, ибо все же не предполагал, что Асвельн так точно укажет ему место входа в Желтую башню. Что было силы шемит потянул на себя крюк, но тот не поддался и на волос.
— А ну, подвинься, — Конан рухнул на колени рядом с приятелем и обеими руками вцепился в железку.
Со скрипом поехала в сторону засыпанная твердой землей плита, на которой они сидели. Едва успев отскочить, спутники невозмутимо наблюдали, как открывается перед ними черная широкая дыра, особенно жутко выглядевшая в только что наступившей ночи.
Не раздумывая, Конан швырнул в дыру свой мешок и следом прыгнул сам — сил на благоразумие у него уже не хватало. Слава Митре, глубина была едва ли в два его роста, так что он благополучно приземлился, и тихо свистнул Иаве, призывая его последовать за ним.
Шемит оказался менее удачлив: при падении он вывихнул ногу, и теперь на все лады проклинал варвара, не имевшего терпения подождать до наступления утра. Как ни странно, сил у него вдруг поприбавилось. Довольно легко поднявшись, он послушно сунул Конану больную ногу, с исключительным мужеством стерпел короткую боль, и, чуть прихрамывая, двинулся за приятелем по огромному, освещенному тучами светлячков коридору.
— Откуда ты знаешь про этот вход? — поинтересовался варвар, бодро шагая босыми ногами по сырому, сплошь усыпанному мелкой галькой полу.
— О, Конан… — пробормотал шемит, ковыляя сзади. — Порой ты несказанно удивляешь меня…
— От Асвельна? Кром! Я так и понял. Но почему он ни разу не приснился мне? Ты же сам сказал, что он выбрал меня! Ну, что молчишь, шемитская рожа? Или тебя опять кто-то укусил? Как тогда, в норе под горой?
Иава смущенно фыркнул, но не выдержал, расхохотался.
— Что смешного я сказал тебе, разноглазый? — прорычал Конан, останавливаясь.
— Не сердись, киммерийский бык, — давясь от смеха, еле вымолвил шемит. — Но меня тогда никто не кусал.
— А что же ты тогда валялся без чувств, словно старая девственница, впервые попавшая в объятья мужчины?
— Ну… Как тебе сказать… Понимаешь, я терпеть не могу разных ползучих тварей… И особенно… Особенно мокрых… А та была именно мокрая, Конан. Ну, и я…
Выпучив глаза, киммериец несколько мгновений с изумлением взирал на приятеля.
— Так ты… Кром, как это называется… Упал в обморок?
— Угу, — Иава снова хихикнул, но лицо его помрачнело.
Конан открыл рот и, трясясь в беззвучном хохоте, начал сползать по стене вниз.
* * *
Гринсвельд стоял на четвереньках перед окном, где снова трепетало в солнечных лучах зеркальное отображение варвара. Если бы только он обладал способностью убивать взглядом на расстоянии, мальчишка и его спутник сейчас бы уже бродили по Серым Равнинам бесплотными, ни на что не годными тенями.
Горилла Грин обожал свою игру; он жил ею так, как люди живут мечтой либо надеждой. Он просчитывал каждый ход, испытывая при этом невыразимое и ни с чем не сравнимое наслаждение, и как сладко было потом наслаждаться очередной победой! Да и что может быть лучше игры, где правила диктует только один участник, нарушая их тогда, когда ему того захочется? И вот сейчас его жизнь — именно жизнь! — разрушена двумя недоносками, кои осмелились сами придумывать правила в чужой игре…
Звериная сущность, ценою неимоверных усилий запиханная гориллой в самую глубь, снова начала проявляться, и справиться с ней он уже не мог. Дикая от природы необузданная сила и страсть разрывали его с прошлого вечера, когда он, уверенный в том, что враги его уже изжарены и съедены ублюдками из Алисто-Мано, опять увидел их — живых и совершенно невредимых — у берега моря. Только Густмарх знал, как бесновался Горилла Грин, как прыгал из угла в угол по залу, как катался по полу, издавая хриплые гортанные звуки, издавна присущие его обезьяньему племени. Так продолжалось всю ночь и все утро.
