Ему снилась мать, которую он не видел с тех самых пор, когда его, трехлетнего, забрали с женской половины, и никогда не вспоминал. Кто-то говорил ему как-то, что она умерла, но он не придал этому известию никакого значения. А теперь, во сне, она смотрела на него и то ли с жалостью, то ли с укоризной качала головой. Он проснулся, когда по его груди что-то пробежало, судя по всему, обещанная крыса.
В камере по-прежнему было темно, хотя бы потому, что там не было ни одного окна. Сайлас пытался определить, сколько времени он проспал и ночь сейчас или день, но не определил.
Ой, да не вечер, да не вечер,
Мне малым-мало спалось,
Мне малым-мало спалось…
— донеслось из темноты на незнакомом Сайласу языке. Пел рыжий. Сайлас некоторое время прислушивался к тоскливому мотиву, чувствуя, как в глубине души нарастает отчаяние.
— Заткнись! — неожиданно для самого себя крикнул он, но рыжий не послушался, а продолжал тянуть свою напевную, тягучую песню. Она выбралась из камеры, легкой тенью скользнула по лестницам и эхом осталась в многочисленных комнатах и залах замка.
Владелец замка, который предпочитал, чтобы его называли почему-то владетельным князем Хьюго I, изволил трапезничать в своих личных апартаментах. Княжеский кравчий, который маялся от скуки в соседнем коридоре, периодически прокрадывался к дверям, прикладывал ухо или горящий от любопытства глаз к замочной скважине и, приплясывая от нетерпения, пытался уловить хоть крупицу информации о том, что происходило за запертой дверью. Но, к великому его сожалению, он мог слышать только обрывки из разговора.
— То, что вы предлагаете, — настоящее безумие, — вышагивая из угла в угол, говорил князь. — Мы потеряем все!
Кто-то невидимый что-то отвечал ему.
— Но вы же сами говорили… — опять вступал хозяин замка.
Бедный кравчий ничего полезного для себя из этих фраз извлечь не мог. Только под конец он понял, что спорящие за дверью пришли к согласию, поскольку его хозяин и господин отлетел к самой двери, судя по всему, от страшного удара и на несколько минут там затих. Придя в себя, князь смиренно, с трудом сдерживая ярость, сказал:
— Простите меня, я только высказал свое мнение. Конечно, вы абсолютно правы.
Дверь распахнулась, и кравчий едва успел отскочить в сторону и принять самый скучающий и отстраненный вид. Хьюго I выскочил в коридор и с грохотом захлопнул за собой дверь.
Тягучая мелодия все еще звучала в камере, Сайлас уже не протестовал, песня захватила его и ввергла в столь не свойственную бравому лорду пучину тоски. Он закрывал глаза и еще раз прокручивал перед мысленным взором все детали своего грандиозного плана, замешанного на интригах, крови и войне, который должен был завершиться ослепительным триумфом. Каждый раз эти видения заканчивались ухмыляющейся рожей дюжего палача. Болели раны. Когда Сайлас в очередной раз со стоном открыл глаза, он неожиданно заметил узенькую полоску света, которая наискосок прочертила грязный, каменный пол камеры.
Не поверив своим глазам, он зажмурился, но когда снова открыл глаза, полоска была на месте и падала слева от чуть-чуть приоткрытой двери. Тоска немедленно уступила место бешеной энергии, которая была более присуща лорду Бонсайту. Он перевернулся на живот и, не обращая внимания на грязь, изо всех сил пополз по направлению к двери. Вскоре он разглядел почти бесшумно ползущего рядом Чао Тая. Неожиданно сзади послышался голос рыжего:
— Не дурите, сначала нужно попробовать освободиться от веревок. Не поползете же вы, извиваясь, как червяки, по всему этому средневековому бреду.
— А ты прав, как там тебя? Алекс? — немного остыл Сайлас. — Тай, развязать! Выполняй!
Китаец сначала не понял, но лорд как мог высоко поднял связанные за спиной руки, чтобы они попали в луч света, падающий от дверей. На счастье Сайласа, у китайца оказались не только прекрасные бойцовские качества, но и крепкие зубы. Тай просто перегрыз веревки, опутывающие руки его хозяина. Лорд был свободен, и ликование на мгновение охватило его душу, он быстро развязал ноги и, с трудом встав, направился к выходу.
