[203], – сообщил он псу, когда тот вернулся без кролика. Пес склонил голову набок. – Я тоже не понимаю, что это значит, – сказал Джексон. – По-моему, в этом и есть смысл поэзии.
На миг ему привиделась сестра – вся в белом, бежит, смеется, с волос падают лепестки. Но и это поэзия. Или некий угол падения света.
Ибо все это время, куда бы он ни отправился, где бы ни очутился – на голых разрушенных хорах и в гулких депо, в чайных и пабах «Золотое руно», – сестра была рядом, таилась в тенях, смеялась, смахивала цветки с одежды, вытрясала из прически, как невеста, и ливень лепестков – словно отпечатки пальцев на черной вуали ее волос.
Она надежно заперта в эхокамере его сердца – майской королевой, Девой Пресвятой. («Навсегда, – яростно сказала Джулия, ударив себя в грудь, прижав ладонь к груди, точно воин, что клянется в верности. – Для всего мира умерла, но жива в твоем сердце». Вечный парадокс исчезнувших.) Она ушла вперед, ему не догнать. Ну, решил Джексон, с этим я жить могу. Выбора-то нет.
– И опять нам в путь[204], – сказал Джексон, забираясь в «сааб». – Далеко еще до сна[205] и все такое.
Его покладистый второй пилот одобрительно тявкнул из-под сиденья. Джейн ждала команды.
И все равно что-то мучило его. Не Майкл с Надин, не мюнхенская Дженнифер – он вспомнил о ее пропавшем брате, потому и задал наконец Мэрилин Неттлз правильный вопрос.
Что-то другое. Шрам, знак, родимое пятно в форме Африки. Совсем недавно что-то мелькнуло. Наверное, человечки в мозгу рано или поздно отыщут.
Он уже собрался завести мотор, и тут зазвонил телефон. «Луиза», – сообщил экран. Джексон застыл, размышляя, что будет, если он не ответит.
И что будет, если ответит.
«Надежда», птаха малая,
В душе нашла приют —
И песенки ее без слов
Звучать не устают —
Звенят они и в Ураган —
Лишь самый черный час
Смутит Пичужку малую,
Что ободряет нас, —
Она согреет песней льды —
И гибельную Осень.
Она ни крошки у Меня
и в Бурю не попросит.
Эмили Дикинсон
