— Ну что, пойдем прогуляемся до Лувра? — Он прерывает рассказ на полуслове, смиряясь с ее ускользающей улыбкой.
— Нет, не хочу, — немедленно следует машинальный отказ.
На миг он прикрывает глаза под темными стеклами очков. Напряженно кривит губы… И все же бледнеет. Резко обостряются скулы на темном, нервном лице. Но только на миг. Этого не замечает ни она, ни промелькнувшая стайка говорливых студенток, ни дружелюбный лоснящийся толстяк.
…Но что-то надо хотеть. Не сидеть же весь день за этим столиком, вокруг которого дремлющий город повис в сиреневой неподвижности. И теперь уж она должна предлагать, потому что он сдался. Тяжело откинулся на хлипкую спинку стула, готовый бесконечно долго разглядывать красоты старинной улочки… А что она может предложить, если больше всего на свете ей хочется говорить ему «нет»?
Удивительно, как он не гармонирует здесь ни с чем! Ни с прозрачно-легкой синевой неба, ни с вечно молодыми древними улицами. Чужой, абсолютно выпадающий из контекста. Инородное тело, как калека на танцах, как спираль в матке. Эта странная поросль на подбородке — она что, призвана изображать модную нынче «эспаньолку» или он просто небрежно побрился сегодня? Его нарочито сутулый силуэт, неуклюжая, тяжелая походка режут глаза, и она отворачивается, не в силах вынести столь удручающее несоответствие, не в силах понять, почему почти не может смотреть на него… Однако окружающие, очевидно, не разделяют ее мнения. Прохожие улыбаются ему так же снисходительно и ободряюще, как и ей, а женщины опускают глаза или невольно поворачивают голову. Странная внешность завораживает, долго не позволяет оторваться от диковинного лица. Ровно до тех пор, пока его хозяин не стеганет тебя затравленным взглядом пойманного волка. Ну конечно… Он не менее родной в этом зачарованном городе со своими бесформенными штанами и спутанной шевелюрой, чем она с аккуратной стрижечкой и детской свежестью. Тем более он влюблен. Так что скорее он в своем городе и на своем месте. Следовательно, это она здесь чужая…
Они здесь всего на три дня, и вот второй уже подходит к концу, на крыши ложится знаменитый розово-оранжевый отсвет, бульвары пустеют перед тем, как снова наполнятся по-вечернему нарядной толпой, от праздности жутко спешащей куда-то. Но они остаются неподвижными, не в силах покинуть это место, вовремя приютившее их, — так безветренная гавань прячет в шторм заплутавшие парусники.
Настя первый раз в Париже. И столько всего хотелось увидеть, а вот… Она сидит здесь и чувствует, как время пролетает мимо, унося с собой ожидания и надежды.
Он чувствует то же самое. Оба они не достигли цели. И каждый теперь втайне вкушает собственную боль — соленую боль несбывшихся желаний.
Потом они все же добрели до Лувра. Пу куа па? Почему бы нет? Лувр так Лувр, не все ли равно, как проводить время до вечера. Даже хорошо, когда вокруг полно народу, да и картины со статуями — очень даже то, что надо. Есть на что отвлечься. От себя. От него. Друг от друга.
— А ты видел Джоконду?
— Видел.
— Ну и как?
— Гениально…
Поднимаясь из-за столика, Настя в невольном гневе поводит плечами. Она не знает, где находится Лувр, но их бесконечное сидение в кафе, его убийственная покорность, собственное упрямство стали слишком ее тяготить, и теперь она уверенно идет впереди, двигаясь с упругой, медленной грацией. Она стройна, и он получает очередную жестокую возможность видеть… нет, не хрупкую гибкость тростинки, скорее силу. Натренированное гибкое тело, легкий загар, светло-пшеничный каскад волос — идеал античных скульпторов, раннесоветских физкультурных парадов и современных фитнес-тренеров. Без последних тут конечно же не обошлось, как не обошлось без турбосоляриев, массажей, обертываний и тому подобного. Что ж, за таким телом грех не ухаживать. Некоторая — неявная, но все же заметная, вычурность внешности — всего лишь одна из профессиональных необходимостей, не портит впечатления от юной сияющей красоты. Скорее наоборот. Такое лицо — и ни капли косметики, такая фигура — и более чем простая одежда, такая кожа — и никаких украшений, кроме черного шнурка на запястье! Это почти чересчур. Даже самые самоуверенные «танки» почувствуют дискомфорт, впервые усомнившись в недостижимости идеала.
