И тем не менее она попросила:
– Расскажи мне о нем.
Шарль молча покачал головой и тяжело вздохнул – стон отчаяния, но не боли. Он не чувствует себя оскорбленным – всего лишь расстроенным.
Нет, она подумает об этом после. Почему ей вдруг стало важно не то, что он ответит, а как?
Шарль открыл было рот, но Луиза опередила его:
– Он хорош собой?
Шарль прищурился и мстительно отрезал:
– Он отвратителен.
Стоило этим словам сорваться у него с языка, он побледнел как полотно и с силой втянул в себя воздух, будто хотел вернуть их обратно.
На мгновение он пробудил в ней сострадание.
– О, Шарль, – потрясенно обронила она. Луиза снова смутилась, засомневалась.
О ком бы они сейчас ни говорили, уродство все равно оставалось его признанием – смелым признанием, которого она еще ни разу не слышала от него. Ему пришлось переступить через свою гордость, чтобы сказать об этом. Поэтому она возразила:
– В вас нет ничего неприятного или безобразного, сударь. Ты самый лучший человек на свете. – Луиза действительно верила в то, что говорила. Она с чувством произнесла: – С самого начала нашего знакомства ты вел себя по отношению ко мне исключительно благородно. Но я не всегда умела это ценить. Теперь я хочу, чтобы ты знал, как я это ценю. У тебя самая добрая душа и самое великодушное сердце.
Да. Муж ее обожает. Она обожает его. Она его любит. Он любит ее. Все замечательно.
«Самый лучший человек на свете», стоя у окна, окинул жену долгим взглядом, после чего вздохнул и направился к двери. Помедлив у ее кровати, он обронил:
– Да, благородный герой. – Он откашлялся. – Если тебе ничего пока не нужно, Луиза, я спущусь вниз. Мне надо выпить – все-таки есть что отпраздновать. Мне немного не по себе, – признался он и спросил: – С тобой все в порядке?
– Ну конечно.
– Вот и славно. – Шарль провел рукой по волосам и одернул сюртук.
Тщеславие, подумала она. Ее муж самолюбив и тщеславен. Конечно, в хорошем смысле, но его тщеславие непомерно раздуто – оно ощутимо даже в темноте.
Тщеславие, осязаемое в темноте. От этой мысли Луиза похолодела.
Нет-нет. Конечно же, нет. Ее муж – добрый, порядочный человек. Он ведь не тот мерзавец, который разыграл ее… Разыграл? Значит, она для него – забава, шутка? Нет-нет, муж любит ее. Обожает до самозабвения. Он делает все, что она ни попросит. Он честный и верный.
Вот только вопрос: как долго умная женщина может лгать себе?
Луиза не знала. Она знала только одно: та двойственность, которая мучила ее уже больше месяца, была напрямую связана с вполне реальным существом – ее мужем. Нет-нет, мысленно отмахнулась она. Она ни за что не признается себе в этом. Если она закроет на это глаза, то, может быть, правда перестанет быть правдой. Она улыбнулась:
– Благодарю тебя, Шарль, благодарю от всего сердца. Ты так добр ко мне.
Она посмотрела ему вслед, все еще не уверенная в том, кто именно вышел из спальни. Признать правду – значит признать и то, что ее дорогой любящий супруг вовсе не так прямодушен и честен, как ей хотелось думать. Что, возможно, он коварный обманщик, и в его натуре имеются гораздо более серьезные изъяны, чем в его внешности. А если это так, то ее главное оружие, ее защита от всех врагов – ее совершенная красота – вовсе не так могущественна и надежна, как ей казалось.
О, как он, наверное, смеялся над ней после того, как она отдалась ему!
Пять минут спустя, наливая себе уже четвертую рюмку виски, Шарль услышал громкий вопль. Что-то со звоном разлетелось на куски, что-то ударилось о стену. Погром, судя по всему, происходил в спальне Луизы.
Прекрасно, подумал он, осушив рюмку. Наверху женщина – в интересном положении – крушит и бьет все, что под руку попадется. Внезапно наступила тишина, и Шарль решил проверить, не случилось ли чего.
Он поднялся по лестнице без особых приключений, отметив, что еще крепко держится на ногах. В голове у него шумело, но хмель пока не затуманил сознание. Распахнув дверь в комнату Луизы, Шарль увидел все довольно ясно и отчетливо.
Луиза стояла перед умывальником в кружевной ночной рубашке очаровательного сиреневого цвета, которую до сих пор ему удавалось созерцать только в вырезе ее ужасного фиолетового пеньюара, полинявшего в ванне. В дальнем углу комнаты у стены валялись осколки кувшина и тазик для умывания. Луиза подняла на него глаза. Противоречивые чувства отразились в ее взгляде: злость, испуг, растерянность. Она переводила глаза с осколков на мужа, и ее хмурое личико покрылось краской смущения.