Мурад Агалиев ни разу не сказал ни слова, он чувствовал, что после разговора по телефону Атабаев установил некую дистанцию в отношениях, и он, конечно, не собирался ее переступить первый, он был очень обижен другом. Он промолчал даже тогда, когда, складывая карту по-военному, «гармошкой» и пряча ее в свой планшет, Атабаев сказал:
— Тедженские коммунисты считают себя стойкими и закаленными. Так оно и есть! Но это далеко не все, что требуется от работника в наших условиях. Настоящий большевик должен быть бдительным, обладать политическим чутьем. Русские говорят: одна искра может спалить лес. В этом доме среди вас толкался Ходжакули Ниязкулиев, сидел на этих стульях, глядел вам в глаза, и вы не сумели в нем разобраться… Теперь за ним сотни нукеров. И сотням наших конников нужно будет, пройти сотни километров, рисковать своей жизнью. К сожалению, я говорю всё это в пустой след…
Атабаев не называл имен, но поглядывал на Агалиева, на начальника милиции, на военных из гарнизона. И каждому из них было не по себе.
— А не много ли я вам наговорил, товарищи? — сказал под конец Атабаев, и лицо его подобрело. Он встал, надел через голову свой планшет, взял фуражку. — Итак, действовать точно по часам… Прошу сверить с моими…
И когда все сверили свои часы, он пошел к выходу, только сейчас на ходу как бы заметив Мурада, сказал:
— Прошу ко мне в вагон в девять вечера.
Поздно вечером в салон-вагоне за длинным столом сидели трое — Атабаев, Адбыразак и Агалиев.
Плотные занавески были опущены, уютно светила настольная лампа, на станции было тихо, только в одиннадцатом часу прошел товарный состав. И снова — ни голоса, ни паровозного свистка. Атабаев просматривал бумаги, писал на них резолюции, Абдыразак читал газету, свободно развалившись в кресле, а Мурад, по-военному прямо сидел на стуле, ожидал приказаний начальства,
Атабаев передал ему три заявления.
— Каждому из этих людей за счет Совнаркома оказать помощь в размере ста рублей. Тут я написал… Кстати, кто у вас заместитель начальника милиции?
— Ямур Язлиев.
— Хороший стрелок?
— Понятия не имею.
— Как это можно не знать боевых качеств своего работника?
Разговор не к добру. Агалиев попытался вывернуться.
— Не знаю, какой он стрелок, а что выпивает — слышал.
— Вот пишут, что он посреди аула лезет на чужую кибитку и стреляет куда попало. Подписали пять человек. Ты думаешь, что этим он укрепит — авторитет Советской власти? Чтобы завтра же его не было в милиции!
— Что ты собираешься с ним делать? — лениво вмешался Абдыразак.
— Снять с работы.
— Это всё равно, что премировать.
— А ты что посоветуешь? Агалиев, отправьте этого стрелка в распоряжение философа. Пусть он как хочет, так с ним и распорядится.
— А на какой срок? — поинтересовался Абдыразак, делая вид, что принимает указание всерьез.
— Пока сам не прогонишь.
— Что ж, я научу его собирать тутовый лист. Если еще будут такие… всех посылайте ко мне.
— Хочешь открыть шелкомотальную фабрику?
— Кто же откажется от бесплатных услуг?
— Не беспокойся, этот тип и харчей не оправдает.
— Еще как оправдает, когда я подтяну ему живот!
— Может, назначить тебя начальником гауптвахты?
— Подбородок мой встретится с носом раньше, чем я получу от тебя благодарность!
Атабаев расхохотался.
Отложив газету, Абдыразак залюбовался ила. Странный человек! Вызывает к себе в Ташкент тех, кого считает талантливыми. Вызвал недавно отсюда, из Теджена, поэта Молламурта, очень беспокоился, что он бледен, покашливает, пьет слишком крепкий зеленый чай. Наверно, убежден, что если поддержать Молламурта, тот напишет поэму, воспоет новую эпоху. Но Молламурт чувствовал себя в Ташкенте как птица в клетке, просил, чтобы отпустили его домой. Тогда председатель Совнаркома привез в столицу Молла-Пури; смеялся над его пряными шутками, терпел зеленые плевки наса по всем углам своей квартиры. Как всякий терьякеш, Молла-Пури говорил в нос и был бледен до синевы, напоминал Кайгысызу несчастного брата Гельды. Все был готов вытерпеть председатель Совнаркома ради новой поэзии. Но как бы ни был талантлив Молла-Пури, сделать его родоначальником советской интеллигенции было не легче, чем из старого мерина сделать молодого жеребца.
