— Верх — это мы сами! — снова вспылил Черкез. — Пусть потом с нас и спрашивают! Ну-ка, давай сюда жалобы!
Давид Захарович замялся, но Черкез сам потащил из его портфеля кипу заявлений.
— Тут чёрт не разберется, — быстро просматривая бумаги, бормотал он. — Вот подпись какого-то Утук Дурды. А адреса нет…
— Утук Дурды. Не слышал о таком в Теджене, — сказал Агалиев.
— И тут нет подписи… А это письмо и прочитать нельзя. Ага! Это подписал Салтык-мулла. Адрес: лощина Чувазли…
— В Теджене нет такого муллы. А в лощине Чувазли только шакалы воют.
Черкез-Чары швырнул бумаги на стол.
— Из-за такой ерунды мы морочим голову честному человеку! — горячился он. — И еще думаем, что занимаемся делом! В протоколе надо написать: «Всё — клевета! Впредь не заниматься подобными доносами!» Правильно? Если правильно — считаю работу законченной!
И точно в полном согласии с Черкезом-Чары неутомимо зазвонил на столе телефон. Ашхабад? Нет, Ташкент!
— С вами будет говорить председатель Совнаркома республики товарищ Атабаев. Не отходите от аппарата.
В кабинете умолкли. Голос ташкентской телефонистка звучал так громко, что все услышали. Мурад Агалиев, не отрызая трубки от уха, ожидал знакомого голоса. Сейчас услышит о Москве, о Кремле, о Ленине. Мурад Агалиев, как мальчик, забыв о всех неприятностях, стоял и улыбался в ожидании знакомого голоса.
Он прозвучал грубо и резко, этот голос — как будто из середины злого разговора. Не поздоровавшись, не слушая возражений, Кайгысыз Атабаев кричал:
— Отвратительно, когда люди, которым доверяешь, отравляют тебе существование!.. Я считал тебя настоящим коммунистом, а ты не оправдал доверия!.. Чего тебе не хватает?.. Не мог написать мне, если туго приходится… Ашхабад требует освободить тебя от должности и передать дело в парткомиссию! Для расследования приеду сам! Подтяни пояс потуже!..
Разговор оборвался.
Агалиев расправил складки гимнастерки под солдатским ремнем и тяжело вздохнул. Голова у него закружилась, потому что он не дышал, слушая этот жестокий и несправедливый разнос… Лучше бы ему дал и по морде… Он подвинул чернильницу, зачем-то защелкнул свою полевую сумку, лежавшую на столе, и сухо сказал:
— Если вы кончили, товарищ Черкез-Чары, то я хочу внести предложение — привлечь к ответственности одного из работников исполкома.
— Кого же?
— Ходжакули Ниязкулиева.
Давид Захарович подскочил на стуле, как будто его укололи булавкой, и даже надел пенсне.
— Начальника адмотдела? — тихо спросил он.
— Его самого.
— Неужели это возможно? Может, вы ошибаетесь?
— Сегодня вечером я соберу заседание исполкома. И вы сможете убедиться, что я не ошибаюсь. Прошу вас принять участие…
— Ходжакули — это тот заносчивый парень? Экая вошь с халата! — Черкез-Чары сжал кулак. — Если это правда, — заставлю расстрелять на площади!
— С утра плохо себя чувствую, — сказал Давид Захарович слабым голосом. — По всему телу — мурашки… Должно быть лихорадка. Это еще с фронта — в болотах тогда воевали. Придется принять аспирин и пропотеть под одеялом.
Он схватил свой портфель и поспешно удалился,
Черкез подмигнул Агалиеву.
— Нравится?
— Трудно понять человека с первой встречи.
— Я тоже недавно с ним познакомился, а вот не показался… Похоже, большой подлец!
Ходжакули Ниязкулиев на вызов к вечернему заседанию бюро исполкома не явился. Никто его не видел уже И в конце дня. Когда решили послать за ним, в кабинет вбежал Давид Захарович — растерянный, запыхавшийся, с подвязанной щекой.
— Ушел! Прямо из рук выскользнул!
В изнеможении он упал на подставленный стул.
— Кто ушел? — свирепо закричал Черкез-Чары,
— Ходжакули! В погоню за ним!..
— Куда?
— Почем я знаю! — Давид Захарович беспомощно моргал глазами, протирая запотевшее пенсне. — Я вцепился в него, а он… Он двинул меня по скуле, зуб раскрошил, видите — даже щеку раздуло…
Агалиев кивнул начальнику милиции, — тот выскочил из кабинета. Под окном послышался конский топот. Звонил телефон в приемной.
Мурад со всей сдержанностью, на какую был способен, подошел к асхабадскому гостю и положил руку на его плечо.
— Каким образом вы очутились у Ходжакули?
