Одной рукой в ладоши не похлопаешь
В маленьком саду за высоким дувалом солнце не скоро покажется. Тополиная листва над дувалом уже играла, точно горсть золотых монеток, а на дощатом постаменте айвана, где с блокнотом и карандашом уселся Атабаев, отдыхая в воскресное утро, было еще прохладно. Удивительно пахнут деревья в саду и в конце июля, — не каждое в отдельности: молоденькая яблоня, гранатовый куст, старый развесистый тут, который забыли подстричь, персиковое деревце, — нет, не каждое в отдельности, а все вместе; нежно и благовонно дышат они на рассвете до того самого часа, когда золотое светило переберется через глинобитный забор,
Только по воскресеньям Атабаев отдыхал в саду при доме. Но разве можно было назвать отдыхом и этот час уединенного размышления, когда все мешалось в голове: и свое личное, неустроенное существование, и жизнь народа, и судьба мира?
Как будто общее положение улучшилось: освобожден Красноводск, и даже первые пароходы пришли из Баку, в городах налаживается советская жизнь — в Асхабаде и Мерве, как где-нибудь в Вологде или Туле. В аулы поехали первые учителя.
Нет, все-таки очень плохо в аулах.
В доме на столе с ночи лежат листки сообщений «не для печати».
…Шайка басмачей подожгла школу в селе Гагшал и до полусмерти избила учителя.
…Неизвестный убил председателя сельсовета в Амша и сбросил тело в арык.
…В селе Корсары басмачи ограбили сельскую лавку.
…Неподалеку от станции Такир разрушен железнодорожный мост.
За порогом каждого сельсовета, каждой школы, каждой потребительской лавочки, у каждого аульного колодца— маленький, но кровавый фронт. А людей нет. И нужны люди не просто с винтовками и ручными гранатами — нет, их надо вооружить большевистским сознанием, ленинской стойкостью…
Солнце уже поднялось над дувалом, заглянуло в сад и стало припекать сквозь листву. Кайгысыз вытер пот с влажного лба, но не ушел в дом. Нужно было что-то додумать, подвести итоги тому, что не удавалось порой даже разглядеть в водовороте быстро текущих будней.
Почему царская охранка стала следить за ним? Чего он не поделил с Джепбаром-Хоразом? Почему надел солдатские сапоги, перекинул через плечо винтовку? Стал смертным врагом своего старшего брата? И целился в бая из пистолета в Конгуре? Растратил свою молодую жизнь на бесчисленные битвы? Для себя? Нет, для себя хороша была арабская вязь пряных стихов Омар Хайяма, дестаны Махтум-Кули, да этот милый тенистый сад, да женщина, которую любишь, да звонкий голос ребенка…
Кайгысыз выронил карандаш из рук, вынул из блокнота фотографию. Удивленные и словно обиженные глаза девочки глядели на него. Надутые губки. Что думала она, когда ее привели фотографироваться? Наверно, говорила… У меня нет папы, я никогда его не видела, он никогда не держал меня на руках, я самая несчастная из всех несчастных… Атабаев обеими руками быстро приложил карточку ко лбу. Свои ранние годы он уже не так хорошо помнил, но что-то из детских лет хлынуло на него высокой теплой волной. Сейчас он был слабее этой дезочки.
Нет, не для себя растратил он свою молодую жизнь — в скитаниях, в битвах, в бессонной каторге совещаний, заседаний, в бумажном ворохе протоколов, тезисов, циркуляров.
Значит, для будущего, для всех, для народа… И в этом единственное оправдание.
В калитку постучали. Атабаев снял щеколду. Это воскресный гость Овезбаев, за его фигурой военной выправки — посыльный из обкома партии.
— Примите срочный пакет.
— Ого, в воскресенье. Да еще две сургучных печати… Ташкент?
Атабаев шел под деревьями, читая на ходу.
— Ну, теперь здравствуй, — сказал Овезбаев, когда они сели на айван.
— Здравствуй, — с веселым лицом ответил Атабаев. — Здравствуй и счастливо оставаться.
— Не вовремя пришел? — удивился Овезбаев,
— В самый раз.
— Чего же ты прощаешься?
— Должен ехать в Ташкент.
— Надолго?
— Насовсем.
— Ничего не понимаю!
Атабаев протянул другу надорванный конверт. Решением Исполбюро ЦК компартии Туркестана он назначался членом Исполбюро и комиссаром земельно-водного хозяйства Туркестанской республики. Овезбаев тяжело вздохнул:
— От души поздравляю — не тебя, а народ. Начало воды — родник. Теперь у всей воды в Средней Азии будет порядочный честный мираб… Ну, а мне нынче в Асхабаде нечего делать.
