— Почему?
Председательствующий Элиаза постучал карандашом.
— Я вам не давал слова.
— Но ведь Рыскулов не привел никаких аргументов в защиту своего предложения! Как гром с ясного неба! Вот я спрашиваю… Разве нельзя?
С мест поддержали Атабаева.
— Правильно требует!
— Пусть объяснит Рыскулов!
Элиава задержал Рыскулова, который собирался уже покинуть трибуну.
— Конференция требует, чтобы вы аргументировали свое предложение.
Смуглый, широкоскулый, с глубоко посаженными глазами, поблескивавшими под стеклами пенсне, Турар обычно бурно жестикулировал, убеждая слушателей больше, чем словами, своим неистовым темпераментом. И сейчас, недовольно передернув плечами, он принялся объяснять, то крепко сжимая кулак, то простирая руку с. вытянутым указательным пальцем.
— В Туркестане, как известно, живут туркмены и узбеки, киргизы и казахи, а также мелкие тюркские племена…
— Разве все это — не отдельные нации, а только соплеменники? — перебил его Атабаев.
— Никто из них не пользуется национальными правами.
— Так было при царе!
— И теперь так же.
— Неправда!
Элиава снова остановил Атабаева.
— Свое мнение сможете высказать, когда получите слово.
— Я повторяю, — продолжал Рыскулов, — туркмены, казахи, узбеки, киргизы сейчас, к сожалению, не ведущие социалистические нации. Однако почти все народы, живущие в Туркестане, говорят на тюркском языке. Какой смысл разбивать это содружество? Зачем разваливать их единство? Наоборот, я требую присоединения к Туркестану татар и башкир и создания Туркреспублики, а в ней Турккомпартии!
Многие из выступавших вслед за Рыскуловым поддерживали его, и это еще больше взволновало Атабаева. Свою речь он начал очень резко:
— До сих пор я считал Рыскулова опорой Туркестанской республики, но после того, что он здесь наговорил, вижу, что эта опора превратилась в подгнивший столб, который того и гляди рухнет…
Рыскулов вскочил с места и, потрясая кулаком, закричал:
— Я требую зафиксировать слова Атабаева! Он переходит на личности! Оскорбляет!
Негодование мешало ему говорить. До сих пор он не привык встречать такой отпор. Элиава мягко посоветовал ему:
— Постарайтесь терпеливо относиться к критике, терпеливо выслушать товарища.
— Да разве это критика? Это склока, травля…
— Извольте соблюдать порядок! — теперь уж резко остановил его Элиава.
— Извините, товарищ Рыскулов, — спокойно продолжал свою речь Атабаев, — я не хотел задевать вас. Скажу больше — я всегда видел в вас пример для себя… Каждое сказанное вами слово мне хотелось носить при себе, как талисман. А теперь…
— Что же теперь? — выкрикнул Рыскулов.
И Атабаев понял, что этим вопросом Рыскулов хоть на секунду хочет отдалить его разоблачительные слова.
— А теперь вы хотите сбить партию с правильного курса. И мы должны не следовать за вами робко и послушно, а по-большевистски указать на ошибку и поправить вас.
Размахивая руками, Рыскулов вскочил с места.
— Я прошу избавить меня от клеветнических выпадов!
— Потерпите, товарищ Рыскулов, — остановил его Элиава.
— Я и кричу потому, что переполнилась чаша моего терпения!
— Это тоже ошибка.
— Настаиваю, чтобы удалили с трибуны клеветника.
В зале поднялось волнение.
— Верно говорит Атабаев!
— Лжет!
— Долой клеветника!
— Удалите зажимщиков критики!
Когда председателю удалось успокоить расходившиеся страсти, Атабаев закончил свою речь.
— Хотите услышать горькую правду, товарищ Рыс-кулов? Вы просто не отдаете себе отчета в глубине своих заблуждений! Какая может быть партия, кроме единой Коммунистической? Выдумывать что-то другое — значит, неизбежно поворачивать коммунистов-мусульман против коммунистов-русских. А по сути за этим скрывается тайное желание наших общих врагов — отделить Туркестан от России. Не бывать этому!..
Нет, Рыскулова все-таки поддержали. За ним пошли, ему поверили. И люди, прибывшие из Москвы, не возражали против предложенного Рыскуловым переименования — они видели свою партийную миссию прежде всего в борьбе против великодержавного шовинизма. Только Рудзутак и еще несколько человек поддержали Атабаева, — но что значили их голоса.
Это был первый проигранный бой. Вечером в гостинице Атабаев в страшном возбуждении говорил друзьям даже такие отчаянные слова, которых потом стыдился: «Если Компартия стала тюркской, тогда считайте, что я не в партии!..»
