Лариса окончила гимназию в Ташкенте и уже четыре года изнывала от скуки в Мерве. Был у нее рискованный роман с немолодым петербургским офицером, который неожиданно уехал, даже не попрощавшись с ее родителями. Репутация была испорчена, другим девушкам запрещали с ней дружить.
Парням она нравилась, за ней ухаживали, но жениться на ней никто не решался. При этом она была единственной дочерью начальника, жандармского офицера, дочерью пожилых родителей, избаловавших ее своей любовью. Всего этого толком не знал, да и не хотел знать Кайгысыз. Он чувствовал себя, как лошадь, которую взял за уздечку хозяин, и во всем подчинялся Ларисе.
Когда, на второй день знакомства, она позвала его к себе, он испугался. Войти в дом, где все незнакомые, очень неудобно, появиться в доме жандарма известному в городе вольнодумцу.
— Это невозможно, — сказал он Ларисе.
— Почему?
— А если другие увидят сельского парня с дочерью?..
Лариса прикрыла его рот рукой. Нежной белой рукой, пахнувшей, как казалось Кайгысызу, какими-то необыкновенными цветами.
— Не говорите глупостей! Это не ваш пыльный аул, а я не туземка с яшмаком. Кого хочу, того и приглашаю.
— Вы говорили обо мне своим родителям?
— Нет! — отрезала Лариса.
— Что скажет ваша мать?
— «Добро пожаловать!» Обязательно улыбнется.
— А отец?
— Хозяйка дома — женщина.
Кайгысыз даже вздрогнул от удивления. Ему не раз приходилось читать в книгах о женском равноправии, но видеть женщину, так вольно распоряжающуюся собой и сбоим образом жизни, еще не случалось. И он продолжал испытывать Ларису.
— И никого не смутит, что я туркмен?
— Какое дело до-национальности!
— Так считают ваши родители?
— Мои родители будут считать так, как посчитаю я.
— Кто знает…
— Я знаю!
Ее самоуверенность покоряла Кайгысыза. Они повернули на Кавказскую улицу, остановились у калитки деревянного дома, окруженного садом.
Спустились ранние осенние сумерки, на улице было пустынно, только изредка слышался цокот копыт. Тускло светили фонари, в зеленоватом небе загорелись первые звезды, подул свежий ветер. Кайгысызу очень не хотелось идти в дом, Так бы и стоять с Ларисой у калитки, смотреть, как ветер шевелит на ее щеке волнистую светлую прядь, без конца смотреть в пытливые насмешливые голубые глаза. Но Лариса не чувствовала поэтичности этой натуры.
— Трусите? — резко спросила она.
Кайгысыз молча открыл калитку.
И всё произошло, как предсказывала Лариса. Их приветливо встретила высокая пышногрудая женщина, закованная в шуршащее шелковое платье. Седеющие волосы волнами спускались ей на уши, голубые глаза, огромные, как у дочери, глядели весело, с такой искренней симпатией, что Кайгысыз должен был напомнить себе, что это жена жандармского офицера. Но предосторожность ничуть не помогла. Он пребывал в том состоянии душевного благорастворения, когда весь мир кажется открытым и доброжелательным. В гостиной, заставленной синими плюшевыми креслицами и диванчиками, фарфоровыми керосиновыми лампами с шарообразными стеклянными абажурами, почему-то пахло топленым молоком и нафталином. И даже эти прозаические запахи казались Кайгысызу волнующими и необыкновенными.
А Ларисе давным-давно надоел этот домашний уют, она не знала, чем занять себя, развлечься и надеялась в этот вечер позабавиться смущением и застенчивостью молодого туркмена, попавшего в непривычную обстановку.
— Мама, ты знаешь, Костя — хозяин денег, — сказала она, когда Кайгысыза усадили пить чай.
— Чьих денег? — спокойно спросила Марья Мироновна.
— Он служит в банке.
— По-моему, служащие банка хозяева счетных костяшек. Не больше, — улыбнулась Марья Мироновна.
— Вот это вы верно сказали, — обрадовался Кайгысыз. — Не больше! Я беден, как полевая мышь.
— Похвальная откровенность, — сквозь зубы заметила Лариса.
Ее обидело, что влюбленный юноша нисколько не стремится показаться в лучшем свете перед матерью.
В коридоре раздались по-военному четкие шаги, и в столовой появился отец Ларисы — рыжебородый жандармский офицер с длинными китайскими висячими усами.
— Это Костя Атабаев, — небрежно представила Лариса, — он служит в банке и беден, как полевая мышь.
