Под стук конторских костяшек
Снова Мерв… Все так же несет медлительные теплые воды Мургаб. По улице стучат колеса фаэтонов. Дуги моста через Мургаб, жалкие лавчонки на левом берегу, разноплеменная толпа базара, пришлый народ — армяне, персы, русские, евреи, грузины, даже немцы-колонисты. А по другую сторону реки — мрачные крепостные постройки, Там русский гарнизон, солдатские казармы, уездное управление. Там и дома местных богачей.
Знакомый город… Здесь когда-то два молодых учителя начинали свою работу в школе. Конечно, Мерв куда оживленнее сонного Бахардена, но после Ташкента жизнь в нем кажется беспросветной. И нет рядом друга, которому доверял… Разлука всегда горька, но никогда еще не чувствовал Кайгысыз так остро свое одиночество — Мухаммедкули учительствует в своем Бахардене, а ты тут шагай-вышагивай в чужой толпе. Изредка встречал Атабаев своих недавних учеников, они подросли, бежали, издали наскоро приветствуя его взмахом руки.
— А не пойти ли тебе конторщиком в банк? — спросил его однажды старший брат Агаджан. У него большие связи с купцами и русскими чиновниками. Он может устроить неудачника — пусть щелкает костяшками счетов, может быть, дурь из головы выбьется.
Утром Кайгысыз сел за конторку в комнате с зарешеченными окнами. Деревянная стойка, за ней посетители, у оконца другой чиновник — Иван Антоныч, русский старичок с черными сатиновыми нарукавниками. Он старше по чину бывшего учителя. Старик поглядел на туркмена из-под очков, молча кивнул головой и отвернулся.
Вот и началось безотрадное, существование, хуже ничего не придумаешь: бумаги, бумаги, бумаги… стакан чая, бумаги… стакан чая и стук костяшек на счетах…
Кайгысыза угнетали поиски несошедшихся в суточном журнале учета копеек, а счет шел на сотни тысяч. Теперь, когда пустыню пересекла железная дорога, Мерв превращался в торговый — транзитный и перевалочный— центр, второй по назначению после Асхабада. Вчитываясь в финансовые документы, Атабаев зримо ощущал, как идут по караванным тропам Каракумов каракуль, ковры, кошмы и хлопок на товарную станцию Мерва, как путешествует чай из Индии в Хиву, как движется из Хивинского ханства мерлушка, халаты, коровье масло… В сторону красноводского порта для России бегут товарные вагоны — в них шерсть и тот же хлопок. Уже под хлопковые посевы в Мервском уезде занята одна треть удобных земель — а все в руках дехканина кетмень и омач… Уже завели свои банковские счета два хлопкоочистительных завода, — в вечерних прогулках Атабаев добредал до них, они на окраине, а дальше их — темнеющая к ночи степь. Кайгысыз стоял у стены завода и сумрачно глядел вдаль, где за горизонтом — там где-то светится сейчас окошко сельского учителя Мухаммедкули…
А утром снова — конторка, деревянная загородка, стук костяшек…
Медленно, мучительно и уродливо проникал российский торговый капитал в патриархальный край. Как будто после постройки железной дороги чуть ли не втрое увеличилось число хлопкоочистительных заводов, но были они такими же маленькими, кустарными, как и прежде. Осенью, в разгар уборочного сезона, в Асхабаде и Теджене было занято 98 рабочих. И — ни одной хлопчатобумажной фабрики, хотя туркестанский генерал-губернатор толково разъяснял в своих докладных далекому Санкт-Петербургу, что переработка хлопка в текстиль на месте будет бесконечно дешевле: ведь до пяти рублей с каждого пуда обходится доставка хлопка из Туркестана в Москву и столько же доставка каждого пуда мануфактуры из Москвы в Среднюю Азию. А как же тогда быть с железнодорожными барышами? Как быть с бешеными прибылями питерских ростовщиков и иваново-вознесенских мануфактурщиков?.. Царское правительство в интересах русской буржуазии желало сохранить новую колонию в ее первозданном виде, в состоянии дикой отсталости, на положении аграрно-сырьевого придатка России.
