Усач с подстриженной, как щетка, бородой сказал:
— Не убивайся, старик. Известно… От сильного пахнет цветами… Всюду одно и то же.
— А где же справедливость?
— В кармане полковника.
Старик с удивленными бровями не сдавался.
— Я слышал, что русские — человечные, добрые. А это… Куда это годится?
Кайгысыз невольно перебил его.
— Правильно слышал, ага.
— Где же тут правда?
— Полковник — не народ.
— Ты хочешь сказать, что он не русский? Так кто же?
— Полковник — цепная собака царя.
— А царь кто?
— Волк. Что же знает волк о цене мула?
— Вот это верно! — старик погладил бороду, ласково посмотрел на Кайгысыза. — Сказал ты верно, только я одного не могу понять…
— Чего же? — спросил Кайгысыз.
— С виду ты похож на узкобрюких, развращенных туркмен-толмачей, а говоришь, как…
— Я не толмач, дорогой ага.
— А кто же?
— Учитель.
— Непонятное слово.
— Учитель… — мулла.
— Русский мулла? Так бы и сказал, что учишь детей грамоте. А где, в каком мектебе?
— Теперь нигде. Выгнали меня с работы.
— Вон оно что… — старик помолчал, потом сказал. — А ты когда-нибудь слышал, что у того, кто говорит правду, нет друга?
— Приходилось, — засмеялся Кайгысыз.
— Чего же распускаешь язык? Если будешь говорить про царя, как сейчас — плохо тебе придется.
Эта мудрость знакома Кайгысызу, и к чему скрывать — справедлива. Но не всякому дано поступать претив совести.
Он и так проявил осторожность. Хотел взять на Красноводском вокзале билет до Кизыл-Арвата. В Кизыл-Арвате вагоноремонтный завод, там может самые передовые рабочие во всем Закаспии. Когда в России или в Баку начинаются забастовки, — отдается в Кизыл-Арвате. Только не пришлось взять билет в этот город. Рабочий азербайджанец, бежавший оттуда, рассказал на вокзале Кайгысызу, что там начались аресты, полиция бесчинствует, и теперь легче верблюду пройти в игольное ушко, чем уволенному с работы туркмену найти работу в Кизыл-Арвате. Вот и не стал Кайгысыз пробивать лбом стену, вот и едет теперь в Асхабад…
На площади перед асхабадским вокзалом выстроились в ряд новенькие фаэтоны, сытые лошади били копытами, чутко пошевеливали ушами, будто гордились разноцветными кисточками на лбу, яркими — желтыми, красными, зелеными сетками под глазами. Кайгысыз на мгновение задержался взглядом на экипажах. Почему-то на этот раз он не замечал разноликой, разноплеменной толпы, как бывало в Мерве. Разукрашенные лошади, блеск черного лака экипажей воплощали Для него сейчас жизнь иного мира, с другими радостями и заботами, жизнь легкую и плавную, подобно движению дутых шин по асфальту. Он поправил сверток со своими пожитками и широким, размашистым шагом направился на Ско-беяевскую площадь, где помещалась редакция газеты.
Обращаться в областное управление в поисках работы не было смысла. Еще в Мерве Кайгысыз наслышался о старшем писаре губернаторской канцелярии Сулейман-беке. Он имел большое влияние на губернатора, доходы его были баснословны, недавно купил дом в Баку. Естественно, что он очень дорожил своим местом и близко не подпускал к канцелярии интеллигентных туркмен, боясь конкуренции. Изредка он брал в секретари или в толмачи сыновей местных богачей и освобождался от них, как только замечал проблески деловых качеств. Впрочем, даже если бы Кайгысызу представилась возможность устроиться секретарем, он не выдержал бы и двух дней. Кому охота лизать сапоги Сулейман-бека.
Редакция помещалась в низких полутемных комнатах с окнами в сад. Газета издавалась на русском языке, но было и туркменское приложение, и когда Беляев, редактор туркменского отдела, радушно встретил Кайгысыза, у него забрезжила надежда, что вот, наконец, и кончились его скитания.
Сидя в удобном низком кресле, Кайгысыз обстоятельно и ничего не тая рассказал, как его уволили из школы, как он обивал пороги в Красноводске, какие разговоры ведет народ в поезде. Беляев, невзрачный мужчина в яркой тюбетейке, поправляя пенсне на черном шнурочке, согласно кивал головой, как бы подтверждая справедливость впечатлений Кайгысыза.
— А теперь что думаете делать? — спросил он.
Кайгысыз нехотя улыбнулся.
— По-прежнему мерять дороги.
