«У каждого крестьянина
душа, что туча черная
гневна, грозна — и надо бы
громам греметь оттудова,
кровавым лить дождям,
а все вином кончается…»
Разве не про его соседей из черной кибитки придумано:
«Сладка еда крестьянская,
весь век пила железная жует,
а есть не ест!
Да брюхо-то не зеркало,
мы на еду не плачемся..»
Работаешь один,
а чуть работа кончена,
гляди — стоят три дольщика:
бог, царь и господин!»
И разве не об этом по ночам в темных казарменных спальнях между подростками шли жаркие споры о несправедливом устройстве жизни, о том, что те, кто трудятся, остаются голодными, а богатеют обманщики и трутни. Ученики не были единодушны. У одного отец — бай, а у этого ишан или мулла. Сегодняшние ученики завтра станут царскими слугами, а царские слуги набираются из богатых семей. И многие туркменские юноши из класса Кайгысыза — уже искали дружбы с русским приставом и даже, вопреки шариату, тайком пробовали у него на квартире горькую из белоголовой бутылочки с царским гербом.
— Вы все помните, у вас хорошая память, дружок мой, — сказал Василий Васильевич и, круто повернувшись, положил руки на сильные плечи Атабаева. — Прошу у вас доверия и искренности.
— Вы учили нас ничего не скрывать от старших.
— Молодец!
— Если вы чем-нибудь недовольны — спрашивайте. Я буду говорить правду.
— Разговор пойдет, как у отца с сыном, — сказал директор и снял руку с его плеча.
Непонятно было Атабаеву, что он разглядывает на письменном столе. Стол покрыт листом розовой промокательной бумаги, красная ручка, тяжелая стеклянная чернильница.
— Я прошу вас отнестись ко мне с отцовской строгостью, — осторожно сказал Атабаев.
— Строгость тут не при чем… Считанные дни остаются до выпуска. Считаете, что не зря провели тут шесть лет?
Когда бы директор начал сам расхваливать школу, Кайгысыз, пожалуй, не согласился бы с ним. Но его сдержанный, доброжелательный тон не располагал к спорам.
— Если бы я не учился в школе, — ответил Кайгысыз, — был бы сейчас пастухом или бродягой, голодным и нищим, как мой старший брат Гельды. За все, что я узнал здесь и чему научился, я прежде всего благодарен вам.
— Что вы собираетесь делать по окончании школы?
— Еще не задумывался над этим.
— Может быть, хотите стать толмачом или чиновником в нашем уезде? Или поехать в Каахкинское приставство?
Теперь и Атабаеву захотелось испытать Василия Васильевича.
— Куда посоветуете, туда и поеду. Наверно, лучше всего мне следовать вашему совету.
Василий Васильевич тихо вздохнул,
— Вот опять скажу: молодец…
Но Атабаев был еще слишком молод, чтобы выдержать взятую на себя роль.
— Я только боюсь… — сказал он и запнулся.
— Ну, ну, не стесняйтесь, — подбодрил его Василий Васильевич.
— Боюсь, что совсем не хочется мне быть толмачом, а особенно чиновником.
— Почему же?
— Толмач — между начальником и просителем, как челнок, связывающий нитью основу. От него требуется передать не всю правду, а ту, которая нравится начальству.
— Тут вы наверно ошибаетесь. Подумайте, как вас будут уважать старшины и просители. Вы заслужите уважение начальника уезда. Наступит день, когда он наденет вам на плечи белые погоны.
— Не нужно мне такое уважение!
Кайгысыз и не почувствовал бы всей резкости своего ответа, если бы лицо директора не омрачилось.
— А чем вам не нравится чиновничество? — сухо спросил он.
— По-моему, интереснее заниматься своим делом, чем командовать. Кричать на низших, приноравливаться к высшим…
— А если вам предложат должность помощника пристава?
Криво улыбаясь, Кайгысыз молчал.
— Что вы на это скажете? — продолжал директор.
— Если собака ест у одних дверей, а лает у других, хозяин бьет ее и гонит со двора.
— Не понял,
— Разве вы не знаете, как относятся приставы к туркменам? А если я не буду прижимать своих, меня просто вытолкают в шею.
Карры-ага, ведущий на поводу свою старую кобылу, старый музыкант, собирающий толпу на базаре, мудрый и хитрый балагур в красных одеждах — вот кто вспомнился ему в эту минуту. Он спорил с надутым и спесивым толмачом и как будто подсказывал сейчас Атабаеву самые верные слова.
Директор засветил лампу на столе, повертел в пальцах красную ручку, попробовал что-то нарисовать на промокашке. Он старался не смотреть в глаза юноше. Так ему легче было вести этот разговор, давно им обдуманный и