— Флавий Валерий Константин, — торжественно отрапортовался молодой военачальник. — Трибун имп…
— Я знаю тебя, трибун, — резко оборвал его Галерий. — Как ты осмеливаешься соваться вперед перед царем Армении?
Заговорил Тиридат — и резкость его голоса вызвала скованность даже в Галерии.
— Себя и своих солдат я отдал в распоряжение трибуна Константина, цезарь, — заявил он. — Я рад, что служу под его командованием.
— Это совсем не положено, — промямлил Галерий.
— Не положено было и отступать от Карр, — отрубил Тиридат. — Но если бы не этот трибун со своими пятью сотнями всадников, моя кровь давно бы уж смешалась с водами Евфрата.
Галерий вперился в Константина, и глаза его сузились.
— Где это ты раздобыл пять сотен всадников, трибун? — потребовал он ответа.
— В Александрии. Император послал меня с подкреплением для вашей армии. Сожалею, что мы прибыли слишком поздно.
— Наглый пес! — за спиной у Галерия стоял Максимин Дайя.
— Хватит! — Цезарь Востока заткнул рот своему племяннику прежде, чем тому удалось сказать что-то еще. — Ты знаешь, что трибун Константин входит в состав императорской гвардии, и ты слышал, как он сказал, что император послал его к нам с подкреплением. Кто мы такие, чтобы говорить, будто он не выполнял его приказа? — Затем он спросил, прищурившись: — Персы отсюда далеко?
— Мы ухитрились расколоть силы тех, кто преследовал вашу армию, и уничтожили их более чем наполовину, — объяснил Константин. — Остальные, я думаю, решили, что они слишком углубились на запад, чтобы чувствовать себя спокойно.
— Я твой должник, трибун. — Эти слова, очевидно, стоили Галерию большого труда.
— Вы бы на моем месте сделали для меня столько же, цезарь, — спокойно сказал Константин. — Можно мне идти, чтобы расквартировать моих всадников с их лошадьми? Мы проделали долгий путь.
Галерий окинул его долгим взглядом, и Константину показалось, что плечи его слегка ссутулились, словно и впрямь слишком тяжелым оказалось навалившееся на них бремя позора от этого поражения. Потом он распрямился — ведь все же как-никак Галерий был старым закаленным солдатом.
— Можешь идти, трибун, — сказал он и добавил почти так, словно говорил с самим собой: — Ты проделал долгий путь, это уж точно — очень долгий путь!
Когда прошло два дня и ничто уже не говорило о том, что персы намерены атаковать потрепанные остатки римской армии, которая месяцем раньше так браво шагала из Антиохии на восток, Галерий решил вернуться в сирийскую столицу и предстать перед Диоклетианом, недавно прибывшим туда на судне из Александрии. Сверкающий в своих начищенных серебряных доспехах, в пурпурном плаще цезаря на плечах, он ехал верхом во главе группы всадников. Остальные войска Галерий оставил позади для обороны наскоро возведенной линии укреплений в Берее.
Тут же вслед за Галерием ехал Максимин Дайя, который как племянник цезаря уже считался наследственным претендентом на занимаемый им пост на Востоке. В следующем ряду находились Флавий Валерий Север, командовавший императорской гвардией, еще когда Константин учился в военной школе, Лициний Лициниан и, помимо своей воли, армянский царь Тиридат. Константин же не получил никакого приглашения ехать вместе с предводителями армии, а впрочем, он такого и не ожидал. Ехал он во главе колонны своих всадников довольно далеко позади.
Под ярко сияющим солнцем длинная колонна приблизилась с востока к Антиохии и свернула на обрамленную колоннадой широкую улицу Виа-Цезарея. Впервые оказавшись в сирийской столице, Константин с интересом поглядывал на этот древний город, место пересечения дорог восточного мира, который вместе с приморским портовым городом Селевкия, находящимся примерно в часе езды по берегам могучей реки Оронт, делящей Антиохию пополам, являлся одним из самых богатых и важных городов Римской империи.
Широкая улица с колоннадой оканчивалась среди холмов, переходя в извилистую дорогу, ведущую к скалистым вершинам горы, откуда город был весь как на ладони. С востока густая лавровая роща обозначала то место, где находился пригород Дафны с мерцающим мраморным храмом Дианы посередине. Будучи самой постыдной частью Антиохии, этот пригород, как слышал Константин, массам простого люда приходился по душе благодаря тому, что поклонение богине сопровождалось похотливыми обрядами.
