— Но видение Христа сегодня ночью здесь, в палатке, без сомнения, установило его подлинность, — настаивал Константин.
— К чему бы христианскому Богу посылать тебе знамение? — спросил Даций.
— На это я, возможно, смогу ответить, — заговорил Хосий. — Христос — единственный Сын одного истинного Бога, в которого верил отец Константина. Знамение, которое все мы видели, и эмблема на знамени, которое нес Господь наш, явившийся императору сегодня ночью во сне или в видении, есть символ бессмертия и победы, одержанной Христом над смертью. По-моему, август, это означает, что, если ты вступишь в сражение со знаменем Господа нашего, лабарумом, держа его впереди себя, то Бог передаст Рим в твои руки.
— Оно будет передо мной, — твердо сказал Константин, — И более того: эта эмблема будет на щитах всех моих солдат.
В нетерпеливом возбуждении он повернулся к Дацию:
— Пусть ко мне сейчас же явятся опытные мастера, и прикажи принести драгоценный материал для знамени. И пусть к длинному копью прикуют металлическую поперечину; она должна быть достаточно широка, чтобы всем было видно, когда его понесут перед нами.
— «Поднимите знамя на открытой горе, — проговорил Хосий странным голосом, — возвысьте голос; махните им рукой, чтобы шли в ворота властелинов»[58].
— Что это? — спросил Константин.
— Пророчество из книги Исайи, где предсказывается приход и смерть Христа. Опора, которую ты приказал сделать для знамени, август, — высокое копье с прикрепленным к нему поперек бруском металла, — ты отдаешь себе отчет, что это Знак Креста, на котором умер сам Иисус?
Когда, незадолго до рассвета, работа была наконец закончена, лабарум, приблизительные очертания которого Константин нарисовал угольком из костра, являл собой достаточно внушительное зрелище, чтобы захватить внимание и идущих за ним солдат, и врага, против которого его понесут. Верхушку высокого древка венчал позолоченный шар, к которому крепилась поперечина в форме креста (как указывал Хосий), с которого свисало само знамя. Что касается эмблемы, мастера работали над ней, выполняя указания Константина, как он узрел ее в своем видении. Они изобразили в драгоценных камнях на роскошной ткани узор из наложенных одна на другую букв «Хи» и «Ро» такой величины, что всякий видящий эту эмблему не мог усомниться в ее подлинности.
Работу уже почти закончили, когда один из дозорных, поставленных на возвышенность для наблюдения за городом, примчался во весь опор в лагерь и на полном скаку остановил свою лошадь перед палаткой Константина.
— Враг уходит из города! — крикнул он. — Их армия уже переходит через Тибр по Мильвиевому мосту и наведенным плавучим мостам вокруг него.
— Обещанное видением уже осуществляется, — обратился Константин к епископу Хосию, и в голосе его звучал благоговейный страх. — Что же еще могло бы вывести Максенция из Рима, чтобы сражаться на открытом поле?
Прозвучал призыв к оружию, и солдаты заторопились на свои места в боевом строю. Этот маневр осуществлялся быстро благодаря единообразной планировке лагерей, где каждое подразделение занимало строго определенное место. Крок подъехал и спешился перед палаткой Константина, где уже собрались военачальники.
— Какую мы изберем тактику боя? — спросил он. — Фланговую атаку с широким обходом противника, как и прежде?
— Нет, — сказал Константин. — На этот раз фронт врага не может быть очень широким, для масштабной переправы через Тибр у него слишком мало мостов. Мы прижмем его к реке, как прижали германцев к Рейну. Я сам поведу армию, и знамя Господа будет передо мной.
— Но, август…
— Не могу я поступить иначе, когда победа обещана мне Божественной волей, — твердо сказал Константин. — Наши первые прорвавшиеся части развернутся в тылу противника и разрушат понтонные мосты через Тибр, чтобы отрезать врагу путь к отступлению. До наступления ночи Рим будет наш.!
Весть о видении Константина быстро разлетелась по лагерю — вместе с приказом, чтобы каждый солдат нацарапал на своем щите копию сокровенного узора из букв «Хи» и «Ро». Как заметил Даций, существовало большое сходство между скрещенными полосами наложенных одна на другую греческих букв и сияющей эмблемой Аполлона, поэтому многие приняли новую эмблему за знак бога Солнца. У Константина в войске оказалось и немало христиан, и эти понимали символику знамени. Но важнее всего стало то, что армия, еще вчера унылая и удрученная, теперь воспрянула духом, воины исполнились энтузиазмом: видение Константина и дивное высокое знамя перед ними ощутимо свидетельствовали о том, что им обещана победа.
