— Погодь, Никитушка, оставь слезы.
Сама пошла с медвежонком вокруг ели. Раз прошлась, второй, а на третий появилась из-за ели женщина: молодая, в сарафане белом шелковом, а с ней мальчонка, совсем махонький.
Поглядела на Никитку ласково, взяла за руку, повела. Никитка глядят и глазам своим не верит: на поляне стоит терем с резными балконами, а мальчонка смеется, за руку Никитку в терем тянет.
Вошли. Женщина Никитку за стол посадила, каши меду поставила. Накормила, напоила, о житье-бытье разговор завела. Ну и рассказал Никита все без утайки, что не знает ни отца, ни матери, что его мужики нашли. А бабка по доброте душевной взяла, выходила, да сейчас сама захворала — за травкой целебной послала. Только не может он её найти.
Выслушала женщина Никитку и сказала:
— Твоя беда — не беда. Будет тебе травка. А сейчас ночь, ложись, спи спокойно.
…Проснулся когда Никитка, глядит — нет никого: ни женщины, ни мальчонки, ни медвежонка, ни медведицы. А у ели нужная ему травка растет; набрал полное лукошко и припустил в село. Наварил зелья целебного, дал бабке попить — вроде полегчало, но вскорости опять худо сделалось, И подумала тогда бабка:
«Видно, хворь моя — старость, её не излечишь. Дело сделано, жизнь прожита. Смертоньку никто еще миновать не смог». А чтоб Никитка не видел, как помирать она станет, услала его опять в тайгу, дескать, еще травки собрать надобно.
Ушёл Никитка, да только не нашёл он ни ели, ни той полянки. Пришлось с пустыми руками в село вернуться. Увидели его ребятишки соседские, закричали:
— Зря, Никитка, ходил в тайгу. Бабка твоя преставилась…
Погоревал он, но делать нечего — стал один в избушке жить. А чтобы кормиться чем было, занялся бабкиным промыслом — она его многому научила.
Вот идёт однажды по тайге, травку собирает. Вдруг лай собачий совсем близко услыхал, побежал в ту сторону, откуда лай доносился, и… выскочил на знакомую поляну. Глядит — два огромных пса у ели прыгают, а на ней медвежонок сидит, махонький. Уцепился за ветки, ревёт жалобно — вот-вот сорвётся.
Схватил Никитка палку, стал собак отгонять. Да где малышу с двумя большущими псами сладить. Плохо бы ему пришлось, но тут медведица из-за кустов выскочила, зарычала по-страшному. Псы поджали хвосты, понеслись прочь, Никитка взял на руки медвежонка, на землю поставил. Медведица сказала голосом человеческим:
— Спасибо тебе, Никитушка, что сына из беды вызволил.
Сама взяла медвежонка и пошла вокруг ели. Раз прошла, второй, а на третий вышла из-за ели женщина: молодая, в сарафане белом шёлковом, а с ней мальчонка махонький.
Женщина улыбнулась, взяла Никитку за руку, повела вокруг ели. И видит Никитка: стоит на поляне терем, перед ним стол накрыт, а на столе кушанья разные.
Посадила женщина Никитку за стол, накормила, напоила, поглядела ласково и сказала:
— Знаю я, Никитушка, осиротел ты. Бабка, что тебя выходила, померла, добрая была старушка. Лес берегла и тебя нашим заступником вырастила. Хочешь, буду тебе вместо матери, а сын мой братцем твоим станет. Будешь с нами жить — про печаль и горе забудешь.
Подумал Никитка и ответил:
— Не могу я, матушка-медведица, дело своё бросить, я людей лечу, от злой хвори спасаю.
Женщина погладила Никитку по голове и сказала:
— Молодец, Никитушка, что не о своём только счастье печешься. Доброе это дело — хворых лечить, слабым помогать. Ну, а в тайге теперь ты желанный гость. Как захочешь нас повидать, приходи на эту полянку.. Обойдёшь ель три раза — нас увидишь. А коли домой вернуться пожелаешь, иди в обратную сторону. Да помни, кто четвёртый раз ель обойдёт-медведем обернётся и не сможет среди людей жить.
Поблагодарил Никитка женщину и пошёл вокруг ели в обратную сторону. Только обошёл три раза, глядь — ни терема, ни женщины с мальчонкой. Поклонился в пояс ели и пошел в село.
Так и жил Никитка: по тайге бродил, травы собирал, людей лечил. И медведицу с медвежонком часто проведывал. Вскорости в доброго парня вытянулся: в глазах синь небесная, темные волосы кольцами вьются. Засматривались девчата на парня. Да только он к ним — не очень. Все в лес душой тянется. Смеялись над ним мужики: пора, мол, парня к охотницкому делу приставить, а он всё травку собирает. Богатые вовсе за блажного считали, не раз поучали:
