Бабы да девки за его работою шибко охотились. А ребятишки вовсе у него пропадали — балагуром слыл, сказочником. Смолоду помотала его судьба по свету: в Барабе (Барабинская степь) у татарина овец, пас, за золотом по Алтаю бродил, довелось и ямщиком по тракту кататься, а в городе большом даже в хоре соборном пел. Начнет рассказывать о том, где бывал, что видал, что от людей знающих слыхивал — вечера не хватало.
Мать какого-нибудь мальчонки придет, зашумит:
— Байки слушает, а поутру не добудишься!
Но другие на неё зашикают:
— Бери, тётка, мальца своего, да нам не мешай!
Баба замолчит. Постоит, постоит, да присядет в уголке:
— Эвон, как складно сказывает!
На другой вечер сама придет, соседку да мужа с собою приведет — народу пол-избы набивалось. Верили аль нет, всё же к Еремею всегда с интересом ходили.
А то соберутся одни мужики: кто медовуху с собой прихватит, кто сальца кусок — угостят друг друга, потом табачок смолят и толкуют меж собой про хлеб да пашню, про жизнь таёжную. Зимой такие посиделки частенько устраивали, а иной раз и летом Еремеевы байки захотят послушать. Старик руками разводил поперву:
— Да занятны ли они вам?! Но мужики в один голос:
— К слову твоему завсегда с уважением, потому как в нем суть наша — мужицкая.
Старику-то лестно — с тех пор и мужикам свои сказки сказывал.
Только однажды сидели так же вот, а с ними Оська Рябов, Рябок по прозвищу. В деревне его недолюбливали — завистливый был и душой ко всему поперёк: увидит на вечёрке — девка парня плясать позовёт, он на смех поднимает:
— Гляди-ка! Паранька за Ванькой все каблуки сбила!
Сосед к празднику жене платок с городу привезет, Рябок по деревне нашёптывает:
— Чего Макар Марью выряжает? Все равно рылом не вышла.
Еремей Оську тоже не жаловал, однако из избы не гнал: «Пущай слушает». Ну, а Рябку завидно, что старик в почете. Сидел, сидел, да и брякнул:
— Враки всё!
— Что всё? — глянули на него.
— Да всё, что сказывал. Он врёт, а мы сидим, рты разинули, уши развесили.
— Так тебя не держит никто, — ответили мужики, — иди подобру-поздорову, другим не мешай.
А Еремей плетёт спокойно корзинку, будто вовсе не слышал. Многие удивлялись:
— Гляди-ка — молчит!
— Оробел, поди?
— Срезал, видать, его Оська-то!
Услышал старик, что мужики говорят, нахмурился, посидел, посидел молча, будто думал о чём, потом поднялся — у самого лукавинка в глазах заиграла:
— Завтра байка доскажется, а сегодня у меня дело есть.
И тут же к Рябку обратился, да не просто — с поклоном:
— А вас, Осип Нефедович, особенно жду!
…На другой день, к вечеру, собираются мужики к Еремею, и Оська-Рябок приплёлся. Глядит — хозяин во дворе короб большущий поставил. Его и спрашивают:
— Чего это, Еремей, устраиваешь?
Тот прищурился, вроде как ухмыльнулся, да и говорит:
— Зайцев буду ловить, чего даром время терять. Заговор прочту — они и наловятся, пока вам байки рассказываю.
Оська голову на тощей шее из тулупа высунул, как петух перед боем, и расхохотался:
— Ну, братцы, умора! Видано ли дело — зайцы к нему прибегут, да сами в короб-то и запрыгнут. Совсем Еремей избрехался!
Мужики некоторые не вытерпели, старику сказали, чего, мол, зубоскала-то терпишь, гнал бы в шею. А тот подмигнул в ответ только, сам же молчком в короб овса посыпал и к Оське:
— А коли наловлю — поставишь мужикам медовухи ведро?!
Оська сразу голову спрятал, нахохлился, будто воробей на морозе. Теперь мужики над ним потешаются:
— Эй, Оська, душа твоя заячья, чего испугался? Давай слово, бей по рукам!
Оська заморгал: «Как быть?» А мужики подталкивают его, хохочут на всю улицу:
— Ну, Оська-Рябок! Ты ж не веришь а Еремеевы заговоры.
Оська залепетал:
— Я-то не отказываюсь, а Еремей как?
Старик будто ждал того, сказал:
— А я, в счет выигрыша али проигрыша, сейчас угощаю.
И позвал всех в избу. Мужики заторопились к крыльцу, Еремей собачонку в будку загнал да прикрыл дырку:
— Это чтоб не пугала.
Зашли мужики, глядят — стол накрыт, Еремеева старуха по чаркам медовуху разливает. Сели за стол, поели, раздобрели, балагурят о том о сем. но Оське не сидится на месте, ёрзает, на хозяина поглядывает. А тот гостей угощает и Оську тоже. Как стемнело на улице, поднялся Еремей:
