— Молодым ещё в этих местах бывать приходилось. Шибко меня тут лешак напугал. После этого долго лесу боялся. Потом понял — во сне чертовщина привиделась.
Лукьян прислушался — голос знакомый, пригляделся и увидел: старик, его же лет, мужикам рассказывает, а кто такой — не поймёт. Дождал, покуда порубщики уйдут подале, вылез из дупла-то и следом за ними покрался.
А уж стемнело совсем, порубщики на поляну вышли костер разожгли и давай ближайший кедр рубить. Лукьян хотел в село за мужиками бежать, да подумал: «Пока их соберу, уйдут порубщики». А те уж дерево повалили, шишки обобрали, за второе взялись. Старик вышел к ним, встал подале, посошок в руках покрутил, спросил строго:
— Пошто, мужики, кедры губите?
Артельщики работу бросили, на него уставились. Один вперед вышел, старший, видать, глаза из-под бровей густых злючие. Заворчал:
— Срубили одно, завтра десяток вырастет. А ты кто таков, чтобы нам указывать?! — И глаза-то прищурил, Лукьяна сверлит. Тот по прищуру и узнал:
— Панкратка ить это, лиходей!
Панкрат тоже, видать, Лукьяна признал, шею вытянул, бородою затряс:
— Никак Лукьянка-батрак. Эвон… блаженненьким и остался. Иди, пока цел! Нас-то много!
Но Лукьян стоит, не уходит, посошком покручивает:
— Уйду, коли с дружками пакостить бросишь!
Переглянулись порубщики, Панкратка им знак подал, они к Лукьяну толпой подошли, обступили, сейчас сомнут. Но тот посошком круг себе очертил и воткнул его рядом. Сам исчез, будто не было, а где воткнул посох-то, там кедр встал развесистый, шишками усыпан сверху донизу. Артельщики Панкратовы загалдели, туда-сюда заметались. Кричат:
— Здесь он. Поди, в кустах запрятался!
Побегали, поискали — нет Лукьяна. А Панкрат на кедр глянул, языком прицокнул:
— Шишек-то сколько!
Ну и крикнул:
— Берите-ка топоры! Рубите скорее! Соберём шишки да быстрее отсюда выберемся — старик-то, поди, за мужиками побёг!
Стали Панкратовы подручные кедр рубить, Панкрат подале отошёл, наблюдает, руки потирает:
— На этом и закончим работишку!
Подрубили кедр — сейчас повалится, стали толкать. А кедр к Панкрату накренился — вот-вот упадет. Отбежал Панкрат — безопасное место вроде, а кедр качнулся да и рухнул на него. Ахнули порубщики, побежали в разные стороны. Потом опомнились: дескать, чего ж это мы — там шишки и вещи наши оставлены. Возвернулись по одному, глядят — на поляне Панкрат лежит, скорчился, а кедра нет. Только поперёк груди Панкратовой палочка-посошок. Старик пыхтит, посошок с себя сдвинуть пытается. Порубщики-то плечами пожали, нагнулся один, за палочку-посошок взялся, а она, будто бревно, тяжёлая. Подошли другие — оттащили кое-как в сторону, а Панкрат стонет, подняться не может, кости, видать, переломаны. Порубщики затылки почесали, один и сказал:
— Шишки нам унесть надо бы, а тут его придется переть!
Другие-то поддержали:
— Бросим Панкрата.
Но тут Лукьян из-за деревьев вышел и сказал строго:
— Берите-ка главаря своего да несите отсюдова!
Сам нагнулся, подобрал посошок и погрозил:
— А коли оставите — вам из лесу не выбраться!
Порубщики видят — для Лукьяна посошок легонек, а им бревном показался. Шишки бросили, взяли Панкрата да в город потащили. А Лукьян шишки по поляне разметал: «Лесной люд пущай кормится», и пошел домой.
С тех пор порубщиков не встречали, только Лукьян со своим посошком ходил, кедровник осматривал; а как совсем состарился, перед смертью сыновьям да мужикам наказал, чтоб кедры-то берегли. Те наказ его крепко помнили, худого человека в тайгу не пускали. А посох Лукьянов у могилы его в землю воткнули — так уж попросил. На том месте потом кедр-красавец поднялся, по осени ребятишек одаривал шишками.
