Чудеса в решете - страница 31

— Ну, не надо быть такимъ… Ей Богу, вы странный. Такъ о комъ же вы думали?

— Сказать? А вы не разсердитесь?

— Нѣтъ. Почему же?

— Вотъ если вы меня поцѣлуете, тогда скажу.

— Съ какой же стати я васъ буду цѣловать! Нельзя. Я замужемъ.

— Серьезно?!

— Конечно.

Пауза.

— Ну, такъ что жъ такое, что вы замужемъ?

— Какъ что? Вотъ, ей Богу… Какой вы странный.

— Жизнь меня сдѣлала страннымъ, милая Оля.

— Не смѣйте меня такъ называть.

— Хорошо, Оля. Не буду.

— То-то. Такъ о комъ же вы думали?

— О васъ.

— Интересно знать, что-же вы обо мнѣ думали?

— Я думалъ: сколько вы счастья можете дать тому человѣку, который васъ полюбитъ.

— Навѣрное, всѣмъ женщинамъ говорите то же самое.

— Я?! Нѣтъ. Чего мнѣ! Только вамъ и говорю.

— Отчего вы такой печальный, Викторъ Михайловичъ?

— У меня жизнь печально сложилась, Оленька.

— Бѣдный мой, бѣдный; ну, дайте, я васъ по головкѣ поглажу. Оставьте: Пустите! Не смѣйте меня цѣловать! Я кричать буду!

Лежа у себя на кровати, я нервно насторожился, вотъ сейчасъ раздастся пронзительный крикъ.

Крика не было. Тишина, на секунду прерванная звукомъ поцѣлуя, царила за окномъ.

— Слушайте, если вы будете такъ себя вести — я уйду.

— Ну, не надо уходить.

— Да ужъ я знаю васъ — вы умѣете женщинъ уговаривать. Дайте слово, что больше этого не будетъ.

— Чего?

— Вотъ этихъ… поцѣлуевъ…

— Дамъ слово… Съ однимъ условіемъ, — чтобы завтра вы пришли ко мнѣ. Я покажу вамъ свои рисунки. Вы любите искусство?

— Страшно!

— Ну, вотъ видите. Вы такая чуткая, понимающая и вдругъ заброшены въ эту глушь. Я понимаю, каково вамъ приходится. У васъ красивая душа. Такъ придете?

— Я приду съ однимъ условіемъ: дайте мнѣ слово, что вы не позволите себѣ ничего лишняго.

— Лишняго? Что вы, Оленыса?!. За кого вы меня принимаете. Ничего лишняго. Будетъ самое необходимое.

— Ну, пойдемте отсюда… А то ушли и пропали… — даже неприлично. Только послушайте… Викторъ Михайловичъ… Вы, навѣрное, меня не уважаете. Только сегодня познакомились, a мы уже съ вами… и цѣловались…

— Ольга Николаевна! Развѣ можно говорить о какомъ-то тамъ уваженіи, если налицо любовь! Развѣ можно заботиться о какомъ-то насморкѣ, если у человѣка брюшной тифъ?

— Да ужъ я васъ знаю… Вы умѣете красиво говоритъ… Ну, идите впередъ, a я съ другой стороны выйду.

Черезъ полчаса Здолбуновъ, насвистывая что-то, зашелъ въ мою комнату.

— Ты тутъ? Что это ты дѣлаешь въ одиночествѣ?

— Здолбуновъ! Я все слышалъ, о чемъ ты говорилъ съ Ольгой Николаевной.

Онъ засмѣялся.

— Стыдно подслушивать, дитя мое.

— Знаешь, Здолбуновъ… я записалъ весь вашъ разговоръ. Почти дословно. Не хочешь ли прочитать?

Онъ взялъ изъ моихъ рукъ бумажку и внимательно прочелъ ее.

— А вѣдь, ей Богу, недурно.

— Это? Недурно?! Здолбуновъ! Ты, который читаешь рефераты по искусству, ты, который имѣешь жену — чуткаго, тонкаго, умнаго человѣка, ты, который…

— "О ты, Катилина"! Успокойся, милый. Запомни мудрыя слова человѣка Здолбунова: на кита ходятъ съ гарпуномъ, a на пискаря достаточно примитивнѣйшаго крохотнаго стального крючка. Крючка китъ даже не замѣтитъ; гарпуномъ пискарь будетъ раздавленъ, какъ букашка. Все на свѣтѣ разумно, и Марья Николаевна…

— Ольга!!

— Ну, Ольга. И Ольга Николаевна получитъ если и не мое уваженіе, то мою краткосрочную любовь.

— Да ужъ вы, мужчины, умѣете говорить. На это васъ взять, — засмѣялся я.

А въ окно врывался сладкій, ласковый запахъ сирени и все оправдывалъ, и все оправдывалъ, и все оправдывалъ.

Посвящ. Ник. Серг. Шатову.

Я прислушался… Изъ передней донесся голосъ моей горничной:

— Баринъ дома, но очень занятъ.

Другой голосъ привѣтливо согласился.

— Ага… Такъ, такъ. Это хорошо. Ну, пусть себѣ занимается. Я мѣшать не буду. Доложите, что я хочу его видѣть…

— Да баринъ занятъ. Пишетъ.

— Ну, вотъ и хорошо. Навѣрное, какую-нибудь забавную вещь пишетъ. Скажите, что я хочу его видѣть…

— Баринъ сказалъ, что его отрывать нельзя.

— Да я и не оторву. Ей Богу. Только десять минутъ. Желаетъ, молъ, видѣть его Сельдяевъ. Онъ меня приметъ.

— А они сказали, что никого не будутъ принимать,

— Ну да. Вообще. А я Сельдяевъ.

Голосъ у него былъ кроткій, убѣдительный, какъ у человѣка, который погрязъ съ головой въ разныхъ деликатностяхъ.