* * *
Мы шли по какой-то неизвѣстной мнѣ узкой улицѣ; я указалъ на сѣрый двухэтажный домъ и значительно сказалъ:
— Самый знаменитый домъ въ Петроградѣ
— А что?
— Здѣсь Пушкинъ написалъ своего "Евгенія Онѣгина".
— Пушкинъ? — переспросилъ Сельдяевъ. — Александръ Сергѣевичъ?
— Да.
— Онъ тутъ что же… всегда жилъ или такъ только… Для "Онѣгина" поселился?
— Спеціально для "Онѣгина". Заплатилъ за квартиру двадцать тысячъ.
Печать холоднаго равнодушія лежала на каменномъ лицѣ Сельдяева.
— Вы что же думаете, — сурово спросилъ я — Что прежнія 20 тысячъ все равно, что теперешнія? Теперь это нужно считать въ 50 тысячъ!
— Гм… да! А онъ за "Онѣгина"-то много получилъ?
Я бухнулъ:
— Около трехсотъ тысячъ.
— Ну, тогда, значитъ, — разсудительно замѣтилъ Сельдяевъ, — ему можно было за квартиру такія деньги платить.
Мы, молча зашагали дальше.
— А вотъ этотъ домъ — видите? Тутъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ произошла страшная драма: одинъ молодой человѣкъ вырѣзалъ обитателей четырехъ квартиръ.
— Это сколько-жъ народу?
— Да около такъ… пятидесяти человѣкъ.
Онъ осмотрѣлъ фасадъ и спросилъ:
— Въ одинъ день?
— А то какъ же?
— Этакъ, пожалуй, и не успѣешь, если безъ помощниковъ. За что же онъ ихъ?
— Изъ мести. Они съѣли его любимую невѣсту.
Сельдяевъ качнулъ головой.
— Людоѣды, что ли?
— Нѣтъ!! — отрѣзалъ я, дрожа отъ негодованія. — Это былъ такой клубъ, гдѣ ради забавы каждый день ѣли по человѣку. И полиція молчала, потому что ей платили около трехъ милліоновъ въ годъ.
— Рублей?
— Нѣтъ, фунтовъ стерлинговъ!!! Въ фунтѣ — 9 рублей 60 копѣекъ.
— Англійскіе фунты?
— Да! Да!
Онъ улыбнулся краешкомъ рта.
— Гмъ! Просвѣщенные мореплаватели…
* * *
— Стойте! Вотъ домъ, который васъ позабавитъ. Здѣсь помѣщается питомникъ полицейскихъ собакъ. Есть тутъ одна собака Фрицъ, которая не только разыскиваетъ преступниковъ, но и допрашиваетъ ихъ.
— Овчарка? — спросилъ онъ, оглядѣвъ фасадъ.
— Чортъ ее знаетъ!! Недавно захожу я сюда, a она сидитъ за столомъ и спрашиваетъ какого-то парня:
"Какъ же вы говорите, что были въ тотъ вечеръ на Выборгской сторонѣ, когда я нашла ваши слѣды на лѣстницѣ дома Гороховой улицы?" Такъ парень на колѣни. "Ваше высокородіе! Не велите казнить, велите слово молвить!.. Такъ точно, повинюсь передъ вами".
— Да, да. — сказалъ Сельдяевъ, шумно вздыхая. — Читалъ и я, что гдѣ-то въ циркѣ показывали собаку, которая разговариваетъ; потомъ кошку… тоже. Показывали… которая разговариваетъ…
Я погасилъ искорку ненависти, мелькнувшую у меня въ глазахъ, и сказать, хлопнувъ его по плечу:
— Такъ слушайте, что же дальше! Собака, значить, къ нему: "А такъ, ты сознаешься?!" — Такъ точно. Только вотъ что, ваше высокородіе; такъ какъ говоримъ мы глазъ-на-глазъ, то раздѣлимся по совѣсти. Я вамъ брилліантовыя сережки отдамъ, что укралъ, a вы меня отпустите…" И кладетъ передъ ней серьги. Собака только плечами пожала: "куда мнѣ онѣ… Вѣдь всѣмъ ювелирамъ примѣты и описаніе сережекъ разосланы. Попадусь еще… Есть у тебя рублей пятьдесятъ наличными — такъ дай. Тогда чортъ съ тобой, иди куда хочешь". — "Тридцать пять есть!" — "Ну, ладно, давай, да сережки то не здѣсь сбывай, a гдѣ-нибудь въ Берлинѣ или Дрезденѣ!" Опустила деньги въ карманъ да прочь со стола.
Сельдяевъ выслушалъ меня, и въ глазахъ его мелькнула тѣнь интереса къ моему разсказу.
— Да откуда жъ у нея карманъ?
— Карманъ сюртука. Онѣ вѣдь одѣваются въ форменные сюртуки. Шашка. Сапоги. Свистокъ. Жалованье 11 рублей съ полтиной.
Но Сельдяевъ снова погасъ. Взялъ меня подъ руку и спросилъ:
— Ну, a что тутъ у васъ, вообще, въ Петроградѣ интереснаго?
— Вы лучше разскажите, что у васъ слышно въ Армавирѣ?
Онъ остановился, обернулся ко мнѣ, и лицо его сразу оживилось.
— Да вѣдь я вамъ и забылъ сказать: вотъ будете поражены… Ерыгина помните?
— Не помню.
— Ну, какъ же. Такъ можете представить, этотъ Ерыгинъ рѣшилъ ѣхать въ Сибирь! Нашелъ въ Иркутскѣ магазинъ, который ему передали на выгодныхъ условіяхъ — и переѣзжать туда… Не чудакъ ли?.. Что вы на это скажете?!
И онъ залился закатистымъ смѣхомъ.
— Господи Іисусе! Кто бы могъ подумать! — воскликнулъ я и вслѣдъ за нимъ залился смѣхомъ.