* * *
Качановский завтракал в своем кабинетике, заставленном осциллографами, генераторами, действующими макетами шахтных подъемов, комбайнов и каких-то вещей, давно устаревших и потерявших всякий смысл, кроме того, что старик привык к ним.
— Привет, спортсмен, — сказал он. — Ты ел?
Вадим отказался и стал ждать, пока тот доест бутерброд с вареной колбасой. Руки у Качановского были усыпаны старческими родинками.
— Я просто так, — сказал Вадим. — В гости пришел.
Качановский кивнул.
— Что с дипломом?
— Меня в сборную республики включили, — соврал Вадим. — Во взрослую.
— Надо ехать?
— Надо. Во Львов.
— Плохо, спортсмен… Не поедешь.
— А если защиту на осень?
— Из-за каких-то сборов? Нет, Карташев… Хочешь в шахматы? Надо развивать симультанное мышление.
«Черт с ним! — подумал Вадим. — Не буду просить».
На улице тени исчезли, асфальт раскалился. Вадим поехал домой.
* * *
Дома он выкупался и переоделся. Из зеркала на него глядел худощавый верзила с перебитым горбатым носом. Под глазами наливались мешки, они напоминали о прошлой ночи.
В письменном столе отца он взял деньги. В ящике увидел ключи от сейфа и тоже взял их. Ему было интересно узнать, что хранит отец на работе, надо было пойти в институт и забрать все его вещи.
Сквозь залепленное паутиной окно гаража просачивался размытый свет. Вадим включил электричество, запыленная «Победа» засеребрилась. Сладко пахло бензином и промасленной ветошью. Когда-то давным-давно Вадим засовывал нос в канистру из-под бензина и с наслаждением дышал, пока отец не давал по шее.
— Поедем? — сказал «Победе» Вадим.
Скорость зажигала его. Промелькнула школа, в которой он учился, отскочил назад тускло светящийся купол планетария, проплыл черно-синий пик террикона шахты, где Вадим проходил практику…
Он свернул с бетонки на грейдер. Скорость не уменьшилась: так же стремительно и незаметно, как и дома, отлетали назад деревья придорожной лесополосы справа и желтое поле подсолнухов слева. Впереди была автозаправочная.
На обратном пути Вадим остановился. Пыль сразу осела на его ботинках, но дальше трава была свежей. Розовели клубочки клевера, белели гроздья борщевика, и то здесь, то там торчали жесткие стебли молочая. По дороге проносились грузовики, дрожали листья на ветках, кружились пчелы.
Вадим изумленно глядел на яркую солнечную поляну; ее теплые цветочные запахи, ее шорохи и жужжание были ему странны. Он чувствовал, что все это живет. Для восемнадцатилетнего человека с его грубыми и конкретными представлениями о жизни нынешнее ощущение было новым. Разве стояли рядом жизнь человеческая и существование степной травы?
Вадим смутился и вернулся в машину. Он нажал на сигнал. Ясный бессмысленный звук несся над поляной.
«Я умру, а все будет по-прежнему, — думал Вадим. — Как нелепо устроено!»
Но умирал не он, а его отец, и Вадим почувствовал себя виноватым.
Он завел мотор и тронулся. При виде встречных грузовиков Вадима брал страх. Прежде с ним такого не бывало.
Он взбежал на больничное крыльцо, толкнул его и остановился. На стене висел список больных, отец был последним. «Очень тяжелое состояние». Вадим рванулся по лестнице вверх. Санитарка крикнула, чтобы взял халат.
Палата была в самом конце темного пустого коридора.
Отец повернул к нему голову. Он водил правой рукой перед глазами, словно что-то пытался снять.
— Это я, — тихо сказал Вадим. — Я — Вадим.
Отец продолжал водить рукой перед глазами. Вадим сел на кровать и тронул отца за плечо. Отец нащупал его руку и прижал к своей щеке.
Пришла Маркова, за ней — дежурная из санпропускника.
— Вот! — сказала санитарка. — Прется! Не слухает.
— Принеси халат, — отослала ее Маркова. — Здравствуйте, Вадим… Вот видите — уже улучшается.
Отец повернулся на ее голос и сжал рот.
— Ничего, ничего… Поставим вас на ноги! Вадим, зайдите потом ко мне.
Голос ее был бодр и лжив.
Но к Марковой Вадим входил с надеждой.
Врач избегала его взгляда и рассеянно перелистывала тонкую тетрадку с историей болезни.
— Мы должны быть готовы ко всему… Поймите, Вадим. Давление не спадает, мозговые сосуды травмированы и долго не выдержат…
— Может, его надо в Москву?
