Что-то страшное грядёт - страница 43
Вилл замер.
Какой звук издает летящий воздушный шар?
Никакого.
А впрочем. Он шумит сам по себе, шелестит, подобно ветру, который раздувает ваши белые, как шуршащая пена, занавески. Или издает такой же звук, как звезды, поворачивающиеся с боку на бок в ваших сновидениях. Или так же дает знать о себе, как восход и заход луны. Это сравнение лучше всего: как луна плывет в пучинах мироздания, так парит и воздушный шар.
Но каким образом ты слышишь это, что тебя предупреждает? Может быть, это ухо услышало? Нет. Слышат волосы на твоем затылке, персиковый пух в ушных раковинах, вот кто, и волосинки на руках поют, точно ножки кузнечика, которые трутся и вибрируют звуками странной музыки. И ты знаешь, ты чувствуешь — лежа в кровати, ты уверен, что в океан небес погружается воздушный шар.
Вилл уловил какое-то движение в доме Джима; видно, Джим, с его тончайшими черными антеннами, тоже ощутил, как воды высоко над городом расступаются, пропуская левиафана.
Оба мальчика почувствовали, как дорожку между домами наводнила какая-то тень, оба распахнули свои окна, оба высунули головы, оба раскрыли рты, удивляясь такому единодушию, такому совершенному совпадению, восхитительному проявлению интуиции, предчувствия, сложившейся за годы дружбы согласованности действий. Тут же лица обоих, посеребренные восходящей луной, обратились вверх.
В это время над ними проплыл и скрылся воздушный шар.
— Вот те на, что делает здесь воздушный шар?! — спросил Джим, не нуждаясь в ответе.
Потому что, продолжая всматриваться, оба знали, что шар избрал наилучший метод поиска — ни тебе рокочущих моторов, ни визга шин по асфальту, ни топота ног по улице, только ветер прокладывает путь сквозь облака великому всаднику, величаво плывущей плетеной корзине под штормовыми парусами.
Ни Джим, ни Вилл не поспешили захлопнуть окно и задернуть шторы, они вынуждены были неподвижно ждать, так как вновь услышали звук, подобный шепоту в чьем-то чужом сновидении…
Температура воздуха понизилась на двадцать градусов.
Потому что теперь отбеленный лунным ветром шар, шурша-шелестя, огромным грузилом медленно опускался вниз, и его исполинская тень остужала переливающиеся перлами росы газоны и солнечные часы, которые пронизывали эту тень пристальными взглядами.
Что же увидели мальчики? В подвешенной к шару плетеной гондоле кто-то стоял, подбоченясь и дергаясь. Кажется, видно плечи и голову? Ну да, на фоне серебристой мантии луны. «Мистер Мрак!» — подумал Вилл. «Сокрушитель!» — подумал Джим. «Бородавка!» — подумал Вилл. Скелет! Глотатель лавы! Висельник! Мсье Гильотен!
Нет.
Ведьма Пылюга.
Ведьма, способная обратить в прах кости и черепа, вдохнуть и развеять, чихая.
Джим поглядел на Вилла, Вилл посмотрел на Джима; оба прочли по губам: «Ведьма!»
«Но почему в ночной поиск на шаре выслана восковая старуха, — подумал Вилл, — почему не кто-нибудь другой, с насыщенными ящеричным ядом, горящими волчьим пламенем, плюющими змеиной отравой глазами? Зачем посылать сморщенную статую, с веками незрячего тритона, прочно сшитыми паутиной черного паука?»
И тут, продолжая глядеть, они поняли почему.
Ибо несомненно восковая Ведьма так же несомненно была жива. Да, слепая, однако она выбросила пальцы в ржавых пятнах вниз, и они щупали, гладили струи воздуха, рубили и разделывали ветер, шелушили пласты пространства, затмевали звезды, порхали туда и сюда, потом замирали, нацеливаясь, как нацеливался ее нос.
А еще мальчики поняли…
Они поняли, что хотя она слепа, эта слепота особенная. Спустив вниз свои руки, Ведьма могла ощупывать выпуклости земли, трогать крыши домов, проверять лари на чердаках, сгребать пыль, исследовать токи воздуха в коридорах и души людей, токи, струящиеся от легких к запястьям, пульсирующие в горле и висках и возвращающиеся обратно в легкие. Как они чувствовали, что шар опускается, шурша, словно осенний дождь, так и эта Ведьма чувствовала, что душа то покидает, то вновь наполняет их трепещущие ноздри. Каждая душа — огромный теплый пальцевый отпечаток — ощущалась Ведьмой по-разному, она могла мять их пальцами, словно глину; каждая пахла по-своему, Вилл слышал, как она вдыхает его жизнь; у каждой был свой особенный
