— Доброе утро, любезный, — бодро поздоровалась Летта. — Нас послала мать настоятельница забрать пойманного тобой вчера стангрева в монастырь.
Поросль снова зашевелилась, и из чащи донесся звериный рык:
— Че? С какого-такого погреба?
— Стангрева. Летающую тварь, похожую на нетопыря. Ты ведь вчера поймал нетопыря?
— Тварь-то? А как же. Споймал, того. Тока не нетопырь енто. Не-е, не нетопырь.
Тут из-за холма выглянула остроухая собачья морда.
— Обожди, хозяюшка, — проревел холм, и лапища-коряга заправила морду обратно…
— Я надеюсь, стангрев еще жив?
— Че? Стал… трезв?
— Тварь, которую ты поймал. Похожая на нетопыря, но не нетопырь. Он жив?
Холм переступил с ноги на ногу и неуклюже повернулся, заглядывая под локоть внутрь дома.
— Ентот-от? Жив… Пошто он вам сдался, барышни?
— Не нам, а монастырю. Мать Этарда и сестры имеют к нему чисто научный интерес.
— Послушай, приятель, — вмешалась я, — мы же не за так его просим, стангрева этого. Мы его покупаем, все чин-чином, как у порядочных людей. Два лира, уважаемый, — я вытащила и подбросила на ладони две монетки, — Два толстеньких золотых лира. Небось, в жизни не видел столько золота, М-м?
Охотник тяжело уставился на деньги. Засопел. Заросли на его лице снова пришли в движение.
— Два лира, сталбыть…
— Мало? Можем и поторговаться.
— Можем-то можем, — пробормотал он. Вдруг вскинул лапищу и ткнул пальцем прямо в Летту: — Врешь, девка. Не мать Этарда тебя прислала.
Летта вздрогнула.
— С чего бы мне врать? — отступила она, — Вот еще, и вовсе я не вру…
Но было видно, что она врет, а теперь попалась. Я решила спасти положение.
— Эй, охотник, не забывайся. С марантиной разговариваешь, не с бабой деревенской. Бери деньги и показывай, где стангрев.
— Ну, ежели ентот стал… трев… или как его там, мать настоятельнице надобен, дак пущай она сама сюды идет. Почем я знаю, что у вас на уме? Можа, чего удумали супротив ее воли.
— Ты нам не доверяешь? — ахнула Леттиса.
В черном можжевельнике отворилась пещера. Показались зубы. Это наверняка означало недобрую усмешку.
— Доверяю, не доверяю, а ты, девка, темнишь. Вон и коняка у вас от Эрба, да и работников с вами нету. Мне, барышни, кривдой глаза не застишь, Сыч зверь пуганый. Пока мать Этарда сама ко мне не постучится, разговору не будет. Так-то.
Я разозлилась. Всякие тут встречные-поперечные дикари указывают.
— Матери настоятельнице только и забот по горам лазать да глупцов уговаривать! — воскликнула я, — Ты в своем уме? Три лира, и сам погрузишь на лошадь.
— Щас! Держи карман! — рявкнул можжевеловый холм, — Мне тут с вами лясы точить недосуг. Я свое слово сказал. Будя с вас.
И дверь захлопнулась.
Мы озадаченно переглянулись. С такой замшелой дикостью еще никто из нас не сталкивался. В любом доме марантинам всегда рады, встречают радушно, разговаривают вежливо. А тут не только на порог не пустили, а так, извините, отшили, что мы и не знали, как поступить.
— Что это он? — пробормотала я, — Цену набивает?
— Бог его знает, — Летта пожала плечами, — Подвох почуял. Боится с Этардой поссориться, должно быть.
— Может, стангрев-то — того, сдох? — предположила Ильдир.
Летта поправила:
— Не «сдох», а «умер».
Я, набравшись решительности, постучала в низкую дверь.
— Эй, любезный. Выходи, побеседуем. Говори, сколько хочешь.
Изнутри вырвался громовый лай. Дверь приоткрылась и в щель рыкнули:
— Сказано — мне ваших денег не надыть! Топайте отседова.
— Но что ж ты хочешь за стангрева, за добычу твою, то есть?
Щель раскрылась пошире, пропустив кустистую башку.
— Во-во, — пророкотала башка, — Моя добыча мне самому надобна.
— Да на что она тебе?
— Че хочу, то и сотворю. На огне поджарю и съем! Не вашего ума дело.
Тут вышла вперед молчавшая прежде Ильдир.
— Послушай, Сыч, — сказала она миролюбиво, — Ну, что ты ерепенишься? Ты ж, небось, сам не знаешь, что за тварь словил. Ценная это тварь для науки лекарской. У нас она пользу людям принесет, а ты словно собака на сене. Мы ее в монастырь отвезем, можешь сам нас проводить, если не веришь.
Охотник вроде бы заколебался, но посмотрел на меня, на Леттису, и мотнул башкой.
— Сказано — нет, и баста.
