– Не переживай, тихо проговорил Крайст, кладя свою тонкую руку на его плечо, – Когда нужно совершать поступки – человек всегда одинок…
– Как-то неожиданно, – Риоль вяло пожал плечами, хотя и понимал, что слова уже ничего не смогут изменить.
– Разлука всегда неожиданна.
Иначе это не разлука…
– Вот, что я хотел тебе сказать напоследок: все то время, что мы были вместе, я показывал тебе историю твоего мира.
Я создавал твою память.
А память отличается от воспоминаний тем, что воспоминания позволяют думать о прошлом, а память дает возможность думать о будущем.
Конечно, я показал тебе только часть истории.
– А остальное?
– Остальное ты должен понять сам.
Искариот, стоявший ко всем спиной, на одних каблуках повернулся к Риолю и оказался с ним лицом к лицу:
– Умный знает, что нужно верить лишь половине того, что видишь.
Мудрый – понимает, какой именно половине.
– К чему ты это, Искариот?
– Не к тому, что было, а к тому, что будет…
– Теперь ты должен пойти по земле сам, – Крайст продолжал говорить тихо, но Риоль отчетливо слышал каждое его слово:
Помни, что земля велика.
– А глупость больше, – добавил Искариот, вновь поворачиваясь к ним спиной…
– Ты сам должен будешь сделать выводы.
– Выводы? – машинально повторил вслед за Крайстом Риоль.
– Выводы.
Они всегда красивы. А иногда – верны.
– Как женщины, – не удержался Искариот, но сделал это, уже не оборачиваясь, хотя и вздохнув.
– Ну, что же, – подумал Риоль, – Значит пришло время ставить точку.
– Если книга не заканчивается многоточием, значит, она писалась зря, – подумал ему в ответ Крайст.
– Почему?
– Потому, что многоточия развивают мысленную перспективу.
И пишущего.
И читающего…
Риоль уходил медленно, но, не оглядываясь, и уже отойдя на порядочное расстояние, он словно вспомнив что-то, быстро повернул голову в сторону подъезда, в котором оставил своих друзей.
Подъезд был пуст.
– Мы еще увидимся? – громко спросил Риоль у пустоты.
– Конечно, – ответила ему пустота…
Андрюша был гад, и его не любил никто.
А времени для любви у него было очень много.
Потому, что он не занимался ничем.
Из него мог получиться балаганный зазывала, прохвост-проповедник, авантюрист с многоточиями, и Родина в него не верила.
Какое-то время Андрюша заполнял комнату в многокомнатной квартире, и одним из его соседей был поэт.
Поэт любил выпить, и Андрюша жил хорошо, потому, что поэту постоянно требовался собутыльник.
А так, как поэт был не бедный, то выпивка и закуска в доме не переводились.
Когда же поэт бросал пьянку и садился писать стихи – у него всегда можно было перехватить пару червонцев на собственную затворническую выпивку и закуску.
Первый раз поэт обидел Андрюшу когда бросил Москву и уехал на Восток.
В отместку Андрюша написал на поэта маляву в ЧК.
Но в ЧК сказали, что поэта знают хорошо, так, как его знают все, и в настоящий момент поэтом не интересуются.
Потом поэт вернулся и привез стихи о Персии, в которой, как оказалось, он никогда не был, и о том, что поэт в Персии не был, а стихи привез – Андрюша тоже написал в ЧК.
После этого Андрюшу пригласили на Лубянку и предложили ему за не большие, если честно сказать деньги, сообщать обо всем, что делает поэт.
Так Андрюша начал жить довольно сносно то на деньги, полученные от поэта за написанные тем стихи, то на деньги, полученные на Лубянке за написанные Андрюшей на поэта доносы.
Но все прекратилось в один миг.
Поэт умер.
Вскрыл себе вены в ленинградской гостинице, название которой Андрюша так и не сумел запомнить.
Правда, какое-то время Андрюша ходил на могилу поэта. Не потому, что любил того, а из-за того, что девушка, такая красивая, словно была нарисована акварелью, каждый раз, встречая Андрюшу у могилы поэта, давала ему по рублику чистого серебра.
Но на тридцатый день, когда Андрюша пришел за очередным рублем, рядом с девушкой оказался молодой человек в дорогой французской тройке и шляпе коричневого цвета.
Человек стегнул Андрюшу кнутом и увез девушку в открытой коляске, запряженной парой гнедых лошадей, а Андрюша усвоил первую в своей жизни истину: «Все проходит!..»
Девушка, нарисованная акварелью, спросила своего спутника:
