– Почему ты молчал, когда Искариот спорил с этими идиотами?
– Спорил? – переспросил Риоля Крайст.
– Мне показалось, что – спорил.
– Иногда, спор – это глупость, сводящаяся всего лишь к тому, за кем останется последнее слово…
– Я это понимаю, но в споре рождается истина. – В споре, Риоль, рождается спорная истина…
– Ты не торопился принимать в нем участие.
– Не торопись говорить сегодня то, что можно не спеша сказать завтра, – ответил Крайст, а Искариот, услышав слова Крайста, не удержался и съехидничал. Правда, на всякий случай, он сделал это так тихо, что его никто не услышал:
– Проповедовать принципы куда проще, чем доказывать их целесообразность…
Не бывает действий на столько бессмысленных, чтобы для этих действий не было бы смысла искать врагов.
– Нам не нравится наше государство! – прозвучал визгливый голосок за спиной Искариота. Искариот даже не оглянулся:
– Как бы плохо человек не отзывался о государстве – сам он может быть еще хуже…
– Мы, между прочим, выражаем общественное мнение, – совмещая визгливость с шепелявостью, пролепетала бабулька с транспорантиком «Слава КПСС!» в руках, норовя при этом, стукнуть этим транспорантиком Искариота по голове, уверенная в своей возрастной защищенности. Искариот не стал спорить, а просто сплюнул на асфальт: – Общественное мнение – это, кроме всего прочего, мера стадности…
В этот момент в окна «Макдональдса» полетели первые камни.
Гранаты бросают с целью. Булыжники в окна – чтобы изобразить цель.
Так действие скрывает свою бессмысленность.
Толпа тут же перестала быть собранием разных людей, превратившись в единую, не обремененную персонализацией, разрушающую угрозу.
Толпа растворяет человека в безнаказанности.
В толпе можно все, даже для тех, кто не считает, что все можно.
Толпа – это трусливая надежда на личную безответственность.
Толпу всегда можно позвать, потому, что толпа – всегда проститутка.
Толпа – теплое место для ублюдков…
Люди, побывавшие толпой, имеют отличный шанс стать подонками…
* * *
Людское поле переместилось к окнам «Макдональдса», скоктейлив в себе националистов, антиглобалистов, любителей Че Гевары и обыкновенных посторонних прохвостов, которых всегда бывает большинство.
Даже если не принимать в расчет того, что любые прохвосты, прежде всего – посторонние.
Сторонники «Славы КПСС!», как всегда, легко перемешались с остальными бузящими, хотя, в силу своей малочисленности, явно не играя никакой роли.
Серьезное отношение к «Славе КПСС!» никогда никому не приходит в голову, даже в кругу горлопанов, до тех пор, пока эта самая «Слава…» не оказывается у власти.
Тогда, как правило, бывает уже поздно…
Несколько девчонок, работавших в быстроедстве, попытались забаррикадировать двери, но были быстро и героически оттеснены вглубь помещения восставшими против глобализма.
Победа над десятком девчонок, старшей из которых едва ли исполнилось двадцать три, всегда окрыляет борцов за любую свободу.
Особенно, если девчонки работают, а борцы – люмпенствуют.
Теперь толпа была уверена в своих силах.
Искариот понял это, и, отворачиваясь, прошептал:
– Непроверенная в серьезном деле, уверенность в своих силах – это оптимизм, доведенный до кретинизма…
Риоль смотрел на происходящее с неприязнью, перемешанной с презрением.
Крайст – с горечью.
Девушка, нарисованная акварелью, и девушка, нарисованная углем – со страхом.
Искариот смотрел в противоположенную сторону.
– Что ты думаешь, Крайст, о той самозабвенности, с которой эти мерзавцы крушат обычную, никому не мешающую забегаловку? – поморщившись, спросил Риоль.
– Я думаю, что самозабвенней всего рабы борются за свое право оставаться рабами…
– Как ты считаешь – они идут сами, или за ними кто-то стоит?
– Невежество всегда кем-то организовано. Но не в этом проблема.
Проблема в том, что во все времена, подлецы находят для себя глупцов…
– Крайст, но бывают же просто голодные бунты? – Голодные бунты всегда организовывают сытые люди…
Риоль посмотрел на Искариота:
– Знаешь, я иногда начинаю понимать причины твоей нелюбви к человечеству.
– Во мне нет нелюбви к человечеству. Ведь любовь к человечеству – это занятие, хоть и пустое, но безвредное.
