И всё равно все здесь было твоё. Стол, стулья, телевизор, тахта, ковёр на стене, книги на полках. Ты скажешь, эти книги ты покупал для меня — «Уолден, или Жизнь в лесу», повести Толстого, рассказы Сетон–Томпсона… В том‑то и дело! Все это ты приносил. В конечном итоге, все это было твоим, а не моим. Даже карта мира на стене, которую я потом выпросил у матери, куплена тобой.
Всё, что на мне надето, — твоё. Лыжи, коньки, боксёрские перчатки, гантели, удочки — твои подарки.
У меня же никогда не было своих денег что‑нибудь купить. И даже когда ты мне давал их и я покупал пластинку Высоцкого или доску на роликах, это были не мои деньги.
Лишь однажды, получив первую свою стипендию в медучилище — жалкие тридцать рублей, я потратил их все на такой обед в ресторане «Прага», что даже заболел на утро.
Ух и мрачное у тебя стало лицо, когда ты узнал о том, как я истратил эту стипендию! И недавно такое же лицо у тебя было, когда ты увидел, что я заляпал вареньем первый том «Войны и мира «Толстого. Кстати говоря, скучная, устарелая книжка. Не знаю, зачем ты мне её подсунул, почему все восхищаются. Если по–честному, я её и не прочёл даже, только перелистал.
На самом деле мои любимые книги — «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок». Трудно понять, почему этих весельчаков, Ильфа и Петрова, не расстреляли, не посадили. Неужели ты не видишь, каких идиотов они описывают, рождённых этим самым сталинским строем? Один лишь Остап Бендер — свободный человек среди рабов и уродов.
Тогда я шёл по набережной и впервые понял, что разговариваю с тобой. А ты — за тысячи километров. Оказывается, я часто с тобой говорю, мысленно, конечно. Да и сейчас то, что пишу, тоже разговор с тобой. Последний.
Иду, с тобой говорю, даже забыл, где нахожусь и зачем. Прошёл мимо театра, магазина минеральных вод, гостиницы «Абхазия». И тут до меня донёсся запах еды. Заглянул в какой‑то двор, а там столики под навесом и по сторонам столики за бамбуковыми занавесками. Посетителей мало.
Сел я за один из столиков. Еле от официантки добился, чтобы она что‑нибудь поесть принесла. С самого поезда не ел, здорово проголодался. А она говорит: «Закрываемся, поздно уже».
Стемнело. На набережной фонари зажглись. Все же принесла она порцию мяса с подливкой. И пирог с сыром — хачапури называется. Чашечку кофе.
А ты знаешь: кофе я не пью, ненавижу. Чая у них нет. Тогда она открыла две бутылки «Фанты».
Я ещё подумал, надо пару бутылок с собой попросить. Пока буду грести до Турции, пить захочется. И только стал наворачивать, к столику подошёл пёс.
Ем я это мясо. Наперчено — жуть. А он сидит, провожает взглядом каждый кусок. Тощий такой пёс. Одно ухо, как локатор, ходит, другое, надорванное, не поднимается.
Съел я мясо, принялся за хачапури. Запиваю «Фантой». Он все смотрит. Ну, кинул я в него куском пирога. Пёс сперва отскочил, потом хвать — сглотнул. Подошёл поближе, хвостом виляет. Наглая такая псина.
Отломил я другой кусок, ткнул в остатки подливки. Я был убеждён, что наперчённое есть не будет. Он и это сожрал. Ну, думаю, этак мне ничего не достанется.
Доел я все, допил. Принесла мне официантка две «Фанты» с собой, рассчитался. Денег осталось, помню, шесть рублей с мелочью.
Вышел на набережную. А пёс за мной.
Совсем уже вечер настал. Гуляющие расхаживают. Впрочем, немного их было. Все‑таки декабрь.
Перешёл я на другую сторону, к морю. Там причал. Помнишь, от которого катера летом уходят на морские прогулки? Мы с тобой много раз от него уплывали.
С двумя бутылками в руке дошагал до причала. Запихал «Фанту» в карманы куртки, облокотился о поручень.
Волны плещут почти невидимые. Только вблизи в свете фонаря зелёным светом отсвечивают. Вот, думаю, и меня ночь застанет посреди Чёрного моря. Жутковато сделалось. Думаю, утром отплывать надо, пораньше. С другой стороны, лучше позже, чтоб пограничники не увидели, когда самую опасную зону переходить буду. Если пройду — дальше по компасу, всё время на юго–запад. Хочешь не хочешь — в Турцию упрёшься. Компас на руке выше часов надет, школьный, тот самый, что ты подарил.
Накатывают волны, холодом дышат. Повернулся я, чтоб пойти домой, и увидел: город огнями сверкает. Огни в горы взбираются, видно, как ниточки улиц тянутся пунктиром неоновых светильников, машины едут, фарами светят.
