В поисках свежего морского ветра я вышла на причал и встала между двух гранитных колонн. Венецианцы избегали этого места, потому что здесь происходили казни, но мне не было дела до суеверий. И тут неожиданно перед моим мысленным взором предстала жертва казни, а рука, державшая петлю, была рукой моего собственного отца. Видение исчезло так же быстро, как и появилось, и я увидела человека, стоявшего на причале, где привязывали на ночь гондолы: его лицо и фигура были спрятаны в тени, отбрасываемой дворцом герцога. Мне захотелось увидеть, кто же этот таинственный незнакомец, может быть, это кто-то, кого я знаю, но черты его лица оставались сокрытыми мраком. Я скорее чувствовала его, чем видела, ощущала его взгляд, любопытный и неотразимый. Я повернулась спиной к воде и сделала несколько шагов в сторону площади, а он пошел за мной. Кажется, он носил пальто и большую шляпу в форме черного крыла, с этого расстояния ее можно было принять за треуголку.
Я не привыкла ощущать себя в качестве объекта внимания мужчины, ибо мой рост позволяет мне смотреть поверх голов большинства из них, но в этот вечер что-то всколыхнулось в Моем Бедном Друге, несчастьем которого стало вмещать дух Желанной Адамс. Я отвернулась от таинственного незнакомца и направилась в сторону колокольни. Не останавливаясь, я посмотрела через плечо, зная, или, лучше сказать, чувствуя, что он следует за мной. Во мне росла неуверенность, слишком новыми и необычными были для меня подобные обстоятельства. На колокольне не оказалось ступенек. Я поднималась по деревянному, слегка наклоненному полу, круг за кругом шедшему внутри башни наверх.
У каждой колонны я останавливалась и выглядывала через маленькие амбразуры, вырезанные в камне. Кроме меня, в здании никого не было, а солнце уже садилось. Ситуация становилась все более непредсказуемой, тем не менее я не почувствовала ничего: ни страха, ни волнения – только уверенное, твердое спокойствие, когда услышала его шаги, эхом раздающиеся позади меня.
После долгого восхождения передо мной предстала площадка с колоколами, где красные и зеленые мраморные колонны поддерживали по четыре арки с каждой стороны башни. С платформы над ней открывался великолепный вид, позволяющий взгляду свободно витать над всей Венецией, проникая даже за горизонт. Слишком уставшая, чтобы взбираться выше, я остановилась и вытащила «Путеводитель» Пибоди. неожиданно выяснив, что смотрю на крышу библиотеки Сансовино. Там стояли большие белые статуи, изображающие Венеру, Нептуна и другие аллегорические фигуры. Их неожиданное появление растрогало меня. Здесь на крышах раскинулся целый город белоснежных, безмолвных созданий, сотворенный, а теперь забытый людьми внизу, созданий, идущих с непреклонными выражениями лиц вверх, в небеса над Венецией.
Л знала, что мой преследователь здесь, еще до того, как он заговорил. Я повернулась. Он снял шляпу, и передо мной предстал Филипп де ла Айе, брат графини Вальдштейн.
Я ничего не сказала. Он тоже. Мы изучали друг друга, и я была удивлена, заметив признаки силы в этом пожилом теле, мощную бычью шею и большой агрессивный нос, обожженное солнцем лицо, почти что африканского типа. Граф все еще был привлекательным на вид, а двигался с удивительной в таком возрасте грацией, говорящей о физической силе, на которую он едва ли уже имел право.
Затем мой преследователь застонал и сел на маленькую скамейку около одной из арок. Я поняла, что он задыхается. С некоторым усилием мужчина снял пальто и положил его возле себя на скамейку, рядом с кожаной сумкой.
Я чувствовала запах мочи и других отходов, оставленных венецианцами, посещавшими сторожевую башню, и была счастлива, что здесь нет отца, который, несомненно, разрушил бы момент своей праведной брезгливостью.
– Я не тот, за кого вы меня принимаете, – сказал этот человек низким голосом. – Я очень прошу простить меня, но в Венеции мне не следует раскрывать свою личность, и, возможно, даже сейчас за мной следят.
– Кто вы? – спросила я.
– Я известен как шевалье де Сейнгальт.
– Месье, но у вас же есть христианское имя? Я дитя революционного народа, а для нас титулы значат мало.
