Господин де ла Айе прибыл вместе с графом Вальдштейном и человеком по имени Гвидо Поццо, который хотел продать отцу этюды из коллекции, носившей название Бумажного музея. Глубоко поклонившись в манере старого французского двора, господин де ла Айе спросил, понравилась ли мне Венеция.
– Очень, – ответила я. – Несмотря на страх вторжения генерала Бонапарта, я, тем не менее, чувствую себя в безопасности. Отец и господин Поццо повернулись послушать.
– Вы чувствуете себя в безопасности в Венеции? – переспросил господин де ла Айе.
– Даже от напастей времени. – Я помедлила, притворяясь, что не замечаю изогнутых бровей отца. – В Венеции люди не стареют, а плывут во времени.
Два джентльмена воскликнули от удовольствия, а отец проворчал:
– Благодарю тебя, дитя. А теперь, мистер Поццо, у нас есть дела. Давайте же обсудим их.
Из маленькой кожаной сумки господин Поццо достал эскиз под названием «Художник, впечатленный величием древних руин». Нарисованная кем-то по фамилии Фьюзели, картина эта изображала меланхоличного юношу, сидящего у подножия разбитого колосса. От статуи не осталось практически ничего, кроме гигантской ноги и одной руки с указательным пальцем. Рука молодого аристократа была протянута по направлению к коленному сгибу чудовищной ноги, а его голова наклонилась, как будто в результате лицезрения гигантской древности на него снизошло вдохновение.
– Рисунок Фьюзели показывает воздействие нашего великого римского наследия на европейского путешественника, – сказал господин Поццо. – В более мирные дни нашего века ни один странник, говорящий по-английски, – здесь он поклонился отцу, – не мог не видеть Рим и не посетить Бумажный музей.
– Да, и какой же великий путешественник идет вместе с войсками генерала Бонапарта? – кивнул отец.
Тем временем брат графини Вальдштейн вытащил из сумки с книгами переносной ящик для письменных принадлежностей. Он пристроил его на коленях и начал что-то царапать в журнале. Его сосредоточенное выражение лица предполагало, что граф поглощен процессом, и это навело меня на мысль о собственном дневнике, в котором описываются мои дорожные впечатления. Я воспроизвожу диалоги и другие литературные приемы, прямо как во французских романах, и вожу в своем дорожном кофре новое издание «Les liaisons dangereuses».[8]Отец говорит, что французские романы, приносящие мне столь много удовольствия, дурно влияют на мораль молодых людей вроде меня. Так что я не сказала ему о своей манере ведения дневника. Боюсь, что отец не может думать гипотетически. Если я говорю о воображении то он замечает, что его дитя принимает свободы слишком близко к сердцу. Мой родитель предпочитает эмпирические факты, такие как количество яблок из Квинси, проданных им армии во время нашей революционной войны.
Подобно отцу я тоже должна все проверять, сверять и контролировать, и, по крайней мере, в этом я – дочь своего родителя.
– Вы желаете продать мне то, что осталось от Бумажного музея? – спросил отец господина Поццо. – Мой кузен был бы доволен, если бы смог повесить этот рисунок и другие, ему подобные, в Белом доме.
– Пожалуйста, подойдите поближе, сэр, – прошептал господин Поццо и низким взволнованным голосом попросил отца перейти в отель.
Именно тогда я заметила французского солдата в треугольной шляпе, заказывающего шампанское. Мы нечаянно услышали, как этот человек сказал, что освободители Венеции уже в пути, после чего несколько завсегдатаев быстрым шагом направились к выходу из кафе; лица их были искажены страхом. Отец вышел со своими спутниками, а я решила прогуляться по площади Святого Марка. Мне хотелось улизнуть от Френсиса, который вот-вот должен был вернуться из поездки в Бурано, на производство шелка. К счастью, отец довольно часто посылал Френсиса в подобные экспедиции, что избавляло меня от его присутствия.
Был ранний вечер, когда я пробиралась сквозь толпу, собравшуюся на мессу Страстной пятницы перед базиликой Святого Марка. Я проигнорировала нищих в шелках, которые приветствовали иностранцев, подобных мне, и быстро пробежала мимо жалких клеток с цыплятами и голубями, ждущими, когда их купят на страстную трапезу, уступила дорогу группе крепких крестьянских женщин из Фриули, продающих воду из ведер, подвешенных, подобно лошадиным упряжам, у них на плечах, и постаралась не обращать внимания на карлика, заставившего меня покраснеть, предложив пососать ему.
