Вадик, вероятно, стыдился того, что не достиг желаемого уровня достатка, хотя прикрывал боль бравадой. Его психологическое состояние не давало «привязаться» к месту работы, и он делал вид, что такое положение его устраивало, что он рад пособию. Мама не скрывала, что расстроена его неблагополучием, отец ходил мрачный, Вадик все это видел…
…в принадлежности.
Семья брата оказалась разрушенной: второй развод, разлука с сыном. На то, чтобы завести новую семью, не хватало, как понимаю, ни душевных сил, ни экономической независимости. Самые близкие его друзья были далеко. Поехать к ним у него не было средств, да и что бы это дало? Если руководствоваться здравым смыслом, ему нужно было заниматься трудоустройством, а не рваться куда-то, но когда он руководствовался смыслом?
…в независимости.
В 40 лет он снова жил с родителями. Он, рвавшийся к самостоятельности с пеленок! Снять угол не хватало средств, так как четверть грошового заработка мой брат отсылал сыну.
…в самовыражении.
Вадику не удалось раскрыть свои разнообразные дарования (а ведь он был очень талантливым человеком!). Он скрывал свою душевную боль под маской весельчака, развлекая племянниц. Я же, в неизменной роли старшей сестры, заводила с ним занудные разговоры о планах и давала непрошеные советы. Отца «веселость» Вадика раздражала: всю жизнь «добытчик» семьи, он расценивал несерьезность сына как безответственность, и, думаю, Вадик это чувствовал…
…в ненарушимости психологического пространства.
Вадик был скрытен в открытой семье. Это противоречие с детства приводило к конфликтам. Мы лезли к нему с вопросами и советами, а когда отстали – случилось непоправимое…
…быть любимым.
У Вадика не складывались отношения с женщинами, и это его не могло не угнетать. В Москве он влюбился в замужнюю женщину, из-за которой был жестоко избит ее мужем и его приятелями. Судя по более позднему признанию брата, это была его самая большая любовь. Развал семьи тяжелым камнем давил на совесть Вадика и не давал покоя. Когда брат приехал в Америку, у него случился роман с симпатичной молодой женщиной. Мы были бы довольны, если бы у Вадика сложились с ней прочные отношения. Но Вадик оставил ее: их познакомил дядя, и это каким-то образом обязывало, мешало ему. Со слов очевидца: «…шурин как бы опасался дать знать слишком явно о возможных своих намерениях, которые, думаю, у него все же были, коли они регулярно встречались. Вероятнее всего, его отталкивала самая мысль о собственной незавидности на ее фоне, столь успешном; одно это уже затрудняло возможность дальнейшего развития отношений с нею со столь неравных стартовых позиций. А ведь прежде он был весьма притягателен для cвоих подруг и едва ли задумывался о внешне привнесенных обстоятельствах! Другая моя версия выходит на некоторую шуринскую предубежденность: он избегал обнадеживать кого бы то ни было, если не чувствовал за собою стопроцентной гарантии выполнения обязательств. Как это далеко от распространенного ныне разрыва между словами и делами, когда бытует представление, что «сколько женщине ни обещай, ей все мало!». Наконец, если он успешно переступит через оба указанных объяснения (а для него они были больше барьерами), то самая перспектива оказаться на иждивении у столь удачливой женщины не могла не отталкивать его циничной обнаженностью. Все эти три момента вкупе, как мне кажется, напрочь перекрывали его перспективы с Юлей, а возможно, и с другими, неведомыми мне, кандидатками на совместную жизнь». Незадолго до смерти, он неуклюже пытался завязать отношения с одной дамой, о существовании которой я узнала из его переписки.
Что касается любви со стороны близких, то не думаю, что Вадик сомневался в наших чувствах, но они были у него не на переднем плане его поисков и страданий. Уж слишком был погружен в себя, как будто не замечал мать, которая старалась во всем ему угодить, не потревожить. Эти знаки любви (через еду, уход, заботу) как будто уходили в пустоту… За несколько дней до самоубийства брата, в День благодарения, я его настойчиво приглашала, племянницы его ждали, но ему уже было не до нас…
