Тогда Мэтт открыл дверь, чтобы разглядеть получше. В любом другом случае его отвлекло бы присутствие Дженни, но сейчас он весь сосредоточился на человеке, приближавшемся к дому. Он узнал бы эту походку где угодно. Он знал ее, как собственную.
— Это Уилл. — По его тону можно было подумать, будто он говорит о дьяволе или о собаке, а не о родном брате. — Он сбежал.
— Что ж, надеюсь, он любит остывшую еду, — сказала Элинор. — При такой скорости ничего другого ему не достанется.
Теперь они увидели, что Уилл несет с собой спортивную сумку, явно набитую вещами, словно он намеревался остаться. Он прошел по нескольким лужам, и, к тому времени, как добрался до дома, его туфли покрылись грязью, а брюки промокли до колен.
— Господи, ну и дорожка, — сказал он. — Еще хуже, чем прежде.
— Я не желаю видеть тебя в своем доме, но если ты настаиваешь, то, перед тем как войти, сними обувь, — велела Элинор.
Уилл прислонился к перилам крыльца и послушно разулся.
— Кто-нибудь мог бы и поздороваться, — произнес он.
Мэтт и Дженни переглянулись.
— Что-то случилось? — удивленно поинтересовался Уилл.
— Это ты нам расскажи, — ответила Дженни. — Разве тебе не было приказано оставаться в Бостоне? И раз уж мы об этом заговорили, почему ты не позвонил Стелле? Она названивает в Бостон ежедневно и никак не может застать тебя дома. Наступит ли когда-нибудь такое время, когда ты перестанешь думать только о себе?
— Ну, а ты? — обратился Уилл к брату. — Тоже хочешь меня отругать?
— Ты весь в грязи, — сказал Мэтт.
— Я облажался, — признался Уилл.
На горизонте небо окрасилось в розовый цвет с оттенком чистейшего голубого, того самого голубого, которого пыталась добиться Элинор. Она надеялась, что в конце концов ей удастся получить этот цвет. Там, где они стояли, сгустились тени, словно чернила пролились с неба.
— Домика больше нет, — сказал Уилл.
— Я отослала миссис Эрланд чек за этот месяц. Она не может выставить тебя вон, — сказала Дженни, — хотя уверена, ей бы очень этого хотелось.
— Нет-нет, я не о квартире. Я имел в виду маленький домик. Кто-то его украл.
Уилл выглядел настоящим оборванцем — босой, в заляпанных брюках, — будто пришел просить кусок хлеба, надеясь, что когда-нибудь судьба переменится и ему повезет, но в душе понимая, что этого не будет. Судя по бессвязной речи брата, Мэтт совсем было решил, что у того ломка, но потом принюхался и понял, что ошибся. От Уилла пахло виски, он пил совсем недавно, возможно в поезде. Вечерний поезд из Бостона славился своим баром на колесах еще в те времена, когда они были мальчишками; не менее знаменит был и заправлявший там бармен, который никогда не спрашивал удостоверения личности. Иногда Уилл весь день проводил в поезде, мотаясь в Бостон и обратно, и накачивался виски с лимонным соком, джином и пивом до полной отключки, когда не мог не то что пройти, даже проползти один шаг по прямой линии.
Стелла услышала голос отца, выбежала из гостиной и бросилась обнимать Уилла.
— Почему мне никто не сказал, что ты приедешь?
— Да я, в общем-то, и не собирался, — ответил Уилл. — И это нельзя считать настоящим визитом. Просто возникла небольшая проблемка.
Мэтт услышал в голосе брата знакомые ноты и сразу все понял: этот голос предвещал беду, неудачу, долги, уличные драки, увольнение, уход из школы, интрижку с соседкой, живущей этажом ниже, отказ навестить умирающую женщину потому, что такая реальность чересчур для него тяжела, просто невыносима.
— Конечно, у нас проблема. Ты даже без туфель. — Стелла бросила злобный взгляд на мать, словно Дженни была виновата в том, что Уилл стоял на крыльце в мокрых грязных носках, испещренных дырками. — Тапочки в доме найдутся?
— В первом шкафу, — ответила Элинор, — с помпонами и без.
Свет угасал теперь так быстро, что розовые цветки лавра были единственными яркими пятнами в расползавшейся темноте. Насытившиеся за день пчелы гудели лениво. Входная дверь оставалась открытой, и один большой шмель случайно залетел в вестибюль. Полетав немного, он опустился на руку Мэтта. Тот смахнул насекомое. Шмель, казалось, неохотно взлетел и продолжил кружить рядом, словно его притягивало к Мэтту. Дженни смотрела на это, не в силах отвести взгляд. При открытой двери стало холодно — еще одна особенность апреля: теплые дни, холодные ночи. Тем не менее воздух был напоен весенним возбуждением. Это все еще было время поспешных решений, бессмысленной храбрости, видений, внезапной опаляющей жары, сменяющейся холодом. Доказательство любви можно было найти в единственном уцелевшем лепестке ромашки, после того как оборваны все остальные. Дженни подумала о пчеле, которая не кусала, и ангеле, вырезанном из черного камня. Она подумала о том, что в утро ее тринадцатилетия на лужайке стояли двое мальчишек и у них на двоих было только одно сновидение.
