Когда три женщины в семье готовят на одной кухне — быть беде. Проблемы обязательно начнутся уже за завтраком. Кто-то наверняка предпочтет яичнице яйца вкрутую. Кто-то обязательно возмутится замечанием, слишком близким к критике. Кто-то, несомненно, хлопнет дверью, бросив через плечо, что она не голодна или что она все равно не завтракает, причем много лет. В доме Спарроу царила та вежливость, которая намного хуже визга и брани. Это была холодная пелена недоверия. Когда кровные родственники так осторожно общаются, когда они так вежливы, то вскоре им уже не о чем говорить. Остаются лишь любезные фразы, которые настолько ничего не значат, что их вполне можно произносить в беседе с незнакомым человеком. «Передай масло; открой дверь; увидимся после школы. Снова дождь. Светит солнце. Холодно. Пес поел? Окно закрыто? Куда идешь? Почему так вышло, что я абсолютно тебя не знаю?»
Подобные фразы не способствуют сплочению семьи, и все же у Элинор Спарроу оставалась надежда. Действительно, они с Дженни и десятком слов не перекинулись с тех пор, как она здесь поселилась; за обеденный стол они уселись вместе только один раз — и то лишь потому, что настояла Стелла. Попытка ни к чему не привела — теплый пирог со спаржей съели в неловком молчании — и больше не повторялась. Тем не менее ничего нельзя знать наперед. Особенно если дело касается семьи. К примеру, думаешь, что с каким-то человеком покончено, а потом вдруг раз, и он появляется, когда меньше всего этого ждешь. Ну кто мог себе представить, что Дженни Спарроу вновь поселится в Кейк-хаусе? В Юнити — уж точно никто. Даже в целом штате, Элинор могла бы побиться об заклад. И тем не менее вот она, Дженни, спит на лучших простынях, сшитых вручную и подаренных Амелии Спарроу восемьдесят лет назад в благодарность за то, что она облегчила роды Маргарет Хатауэй, родившей младенца Илая, теперь уже настолько старого господина, что пассажиры должны повторять адрес дважды, когда усаживаются к нему в такси, но и тогда нет гарантии, что их не доставят в другое место.
Элинор постаралась на славу, когда готовила комнату для Дженни. Она сама вымела пол, чтобы не осталось ни паутины, ни мышиного помета; открыла окна, впуская свежий воздух. На бюро она поставила вазу со срезанными ветками персиковых деревьев, что росли на холме: Элинор хорошо сознавала, что Дженни не захочет ни одного цветка из ее сада. Это был хороший выбор; бутоны, раскрывшись, наполнили комнату запахом персиков и летним жаром.
Бог любит троицу, как всегда говорила бабушка Элинор. Первой приехала Стелла, потом и Дженни, так не будет ли разумным надеяться на столь же невероятное продолжение? Разумеется, Элинор не ожидала, что ее болезнь даст обратный ход — с каждым днем она все больше слабела, дольше спала и меньше ела, — но, возможно, роза в северном углу сада на самом деле окажется голубой. Не менее невозможное событие, чем возвращение дочери. И вот она Дженни, живая и здоровая, умывается по утрам холодной водой (кран с горячей вечно барахлит в Кейк-хаусе), варит себе чашку крепкого кофе из смолотых вручную зерен (электрическая кофемолка сломалась) и отправляется в чайную, куда устроилась на работу.
