«Девятимиллиметровый автоматический, „ругер“», — добавил он уже про себя. Пистолет лежал в верхнем ящике туалетного столика, что возле кровати. Магазин был снаряжен полностью — тринадцать патронов; впрочем, Адриан Томас прекрасно понимал: потребуется ровно один точный выстрел — в буквальном смысле слова в упор.
Доктор продолжал вещать о своем: он рассказал пациенту о некоторых нюансах договора на услуги сиделки и о необходимых платежах по страховке. Затем речь пошла о доверенности на управление имуществом и денежными средствами и, разумеется, о завещании. Упомянул доктор и о возможности продолжительной госпитализации, а затем напомнил, насколько важно выполнять все врачебные предписания и вовремя принимать лекарства, пусть даже они не способны совершить чудо и отсрочить развязку на сколько-нибудь продолжительное время. По мнению доктора, лечение следовало проводить в полном объеме — даже ради минимального эффекта. Но Адриан Томас слушал уже вполуха: в какой-то момент он четко решил для себя, что обращать внимание на слова врача теперь совершенно ни к чему.
Окрестности небольшого университетского городка, где жил Адриан Томас, — бывшие фермерские наделы, постепенно выкупавшиеся под жилье, — были застроены удобными и, в общем-то, недешевыми коттеджами, которые по размерам и уровню комфорта походили скорее на небольшие особняки. Каким-то образом среди этих коттеджных поселков остался нетронутым уголок дикой природы — невысокий холм, который местные жители упорно именовали «горой», хотя, если смотреть по карте, это был не более чем бугорок, слегка возвышающийся над окрестной территорией. На вершину горы Поллукс вела извилистая тропинка, с которой в нескольких местах открывался живописный вид на долину. Прожив в этих краях много лет, Адриан внутренне так и не смирился с тем, что рядом с горой Поллукс нет горы Кастор.[1] Еще его всегда интересовало, кто же назвал эту горушку столь претенциозно. Он полагал, что, скорее всего, это был какой-нибудь ветхозаветный профессор, который лет двести назад, облаченный в черный шерстяной костюм с накрахмаленным белым воротничком, вбивал основы классического образования в головы студентов, подвизавшихся в этом колледже. Впрочем, сколь ни безвкусно было название сей детали ландшафта и сколь ни нелепым казалось именовать ее звучным словом «гора», профессор Адриан Томас много лет назад полюбил гулять по ее склонам. Это было тихое, весьма уединенное место, к которому испытывали теплое чувство и городские собаки — те, которых хозяева, полагаясь на добродушие их нрава, спокойно отпускали гулять без поводка. Собаки никогда не мешали профессору Томасу наслаждаться одиночеством и размышлять о своем. Именно туда, на вершину горы Поллукс, он и направился, покинув кабинет врача.
Свой старый «вольво» он припарковал на небольшой площадке у подножия холма — там, где начиналась тропинка, взбегающая на вершину. Вообще говоря, соваться в весеннюю грязь в туфлях, а не в сапогах или туристских ботинках было глупо. Деликатная обувь могла и не выдержать столь сурового испытания.
Пробираясь по раскисшей тропинке, Адриан несколько раз мысленно напомнил себе, что теперь уже все равно: судьба обуви его больше не должна волновать.
Наступал вечер. Адриан чувствовал, что становится холоднее. Одет он был вовсе не для прогулки на свежем воздухе, в особенности под вечер, когда от каждого дерева, от каждой ползущей по земле тени веет еще по-настоящему зимним холодом. Впрочем, теперь ему это должно быть совершенно безразлично, как и мгновенно промокшим насквозь туфлям.
На тропинке не было ни души. Даже вездесущих золотистых ретриверов, вечно ищущих что-то в ближайших к тропинке кустах, и тех не было видно. Адриан мрачно совершал привычное восхождение в полном одиночестве. Впрочем, последнему обстоятельству он, пожалуй, был даже рад. Ему казалось, что попадись сейчас навстречу живая душа — и он не выдержит и начнет изливать свои чувства первому встречному человеку: «Я страшно болен. У меня такая болезнь, про которую вы даже не слышали. И эта болезнь убьет меня. Но сначала — еще до того, как умереть, — я перестану быть самим собой. Вообще перестану быть человеком».
