То, что в комнате установлена камера, вселило в нее надежду: девушка окончательно убедилась, что нужна этим людям. И какая бы драма ни разыгрывалась на этой таинственной сцене, именно Дженнифер была ее главным действующим лицом.
Она не знала, надолго ли это обстоятельство сможет уберечь ее от гибели. Но одно было очевидно: в ее распоряжении еще оставалось какое-то время, и, стало быть, она могла обернуть его в свою пользу.
— Номер Четыре, я поставлю возле края кровати стул. Ты должна найти его и сесть.
Дженнифер спустила ноги с кровати и встала. Она решила поделать упражнения на растяжку. Сначала она размяла ноги, поочередно поднимая то одну, то другую. Затем несколько раз встала на цыпочки. После этого она принялась растягивать мышцы спины и живота, попеременно закидывая за спину то одну, то другую руку. Девушка почувствовала, как приятно заныли мышцы, отвыкшие от работы, и как суставы начали обретать бо́льшую подвижность.
— Сейчас не время для гимнастики, Номер Четыре, — прервала ее женщина. — Выполняй, что тебе сказано, да побыстрее.
Дженнифер размяла шею, повращав головой, и только после этого сделала несколько шагов. Оказавшись у изножья кровати, она схватилась одной рукой за ее спинку, чтобы не потерять равновесия, а другой — нащупала деревянный стул и ловко уселась на него. Приняв благообразную позу, плотно сомкнув колени и аккуратно положив на них руки, девушка стала похожа на озорную школьницу, которая на уроке Закона Божьего боится получить выговор от учительницы-монахини.
Дженнифер почувствовала, что женщина подошла ближе. Тогда она повернулась к незнакомке вполоборота, ожидая дальнейших приказаний.
Удар был внезапным и сильным.
Удар ладонью, с размаху впечатавшейся ей в щеку, едва не свалил девушку на пол. Из ее глаз, закрытых повязкой, посыпались искры; гримаса страдания исказила лицо: ей почудилось, что по всем ее нервам пробежал электрический разряд. Дикая боль смешалась с головокружением; Дженнифер стало дурно. Она едва не свалилась со стула, задыхаясь, судорожно хватая ртом воздух. Ей послышались жалобные звуки, похожие на стоны раненого животного, но она не была уверена, действительно ли она стонет, или же это только ей чудится. Дженнифер изо всех сил вцепилась в сиденье стула, стараясь удержаться на нем, уверенная, сама не зная почему, что, упади она на пол, на нее тут же обрушится град пинков и ударов.
Она хотела что-то сказать, но, захлебываясь рыданиями, не смогла произнести ни слова.
— Теперь я понятнее выразилась, а, Номер Четыре? — спросила женщина.
Дженнифер кивнула.
— Когда я приказываю, ты выполняешь. Я полагала, ты давно усвоила это правило.
— Да… Я просто пыталась… Я не совсем поняла…
— Хватит ныть.
Дженнифер замолчала.
— Отлично. Я задам тебе несколько вопросов. Твоя задача — четко ответить на них. Не вздумай болтать лишнего: от тебя требуется только конкретный ответ на конкретный вопрос. Мне нужно, чтобы ты все время держала голову ровно и смотрела прямо перед собой.
Дженнифер кивнула.
Она почувствовала, как женщина наклонилась к ней, и затем возле самого ее уха раздался шепот, больше похожий на шипение.
— Ответ на первый вопрос — восемнадцать, — прошептала женщина.
Дженнифер удивленно моргнула под маской. «Эта фраза предназначалась только для меня», — сообразила она.
Женщина отошла на несколько шагов: Дженнифер услышала, как прошуршала на ней одежда.
Тем временем девушка вновь приняла позу школьницы, стараясь держать голову так, будто смотрит вперед, хотя взгляд ее под черной маской упирался лишь в непроглядную тьму.
— Итак, Номер Четыре, скажи нам, сколько тебе лет?
Секунду помолчав, Дженнифер выпалила:
— Мне восемнадцать лет.
«Ложь во имя спасения», — подумала она. Тем временем женщина продолжала:
— Ты знаешь, где ты находишься?
— Нет.
— Ты знаешь, почему ты здесь оказалась?
— Нет.
— Ты знаешь, что с тобой будет дальше?
— Нет.
— Ты знаешь, какой сегодня день недели? Или, может быть, число, или хотя бы месяц? И что сейчас — день или ночь?
Дженнифер в нерешительности покачала головой, но затем вспомнила о приказе.
— Нет, — сказала она дрогнувшим, казалось, вот-вот готовым сломаться голосом, будто само слово «нет» сделано из дорогого фарфора, способного рассыпаться от легчайшего прикосновения.
