— Ах ты, пышка-булочка! Не сердишься?
— За что? — обернувшись, спросила Люда.
— Да позавчера наговорила тебе. — Ольга зашептала ей на ухо: — Не сердись. Не слушай меня. Это я со злости. Сережка-то мой вечером уж так прощения просил. Поверишь, на коленях стоял, ноги целовал. Слабы мы, бабы, на ласку. Все простила.
Но Люда, как видно, не была столь отходчивой на обиду. Хотя уже и не сердилась на Ольгу, а все же прежней откровенности с ней не позволяла себе. Вот и о приглашении Виталия в гости не сказала.
«Теперь обязательно скажу, — ласково посмотрев на сидевшего рядом Виталия, подумала она. — Ведь теперь у нас как-то иначе будет. Раз согласился прийти, значит, относится к дружбе серьезно. А с мамой как хорошо разговаривает! Обстоятельно, с уважением. Может, и лучше, что мама не костюм надела, а это еще при отце сшитое платье. Тесновато стало, а все равно идет. И волосы накрутила — молодец. Но покрасить не мешало бы. Седина у висков… А Виталий, кажется, ей по душе. Конечно, почему бы нет? Он же не Ольгин Сергей, который уже пол года не работает, пьянчуга, забулдыжка, хоть и умеет красиво просить на коленях прощение. А Виталий вряд ли встал бы на колени. Он у меня гордый!»
Люду охватила волна радости — как приятно сказать: «Он у меня», «мой Виталий»! Да и зачем ему униженно вымаливать прощение? За что? Он же, это по всему видно, человек хороший, положительный, не трепач. И недаром получает повышенную стипендию, добился звания кандидата в мастера спорта. Да к тому же, как говорится, не пьет, не курит. Вот и сам сейчас подтвердил. «А мама-то, — усмехнулась про себя Люда, — не специально ли так подстроила? Ой, хитрющая!»
Среди разговора Татьяна Ивановна вдруг всплеснула руками:
— Ну, склероз! Стол собрала, сидим, чаевничаем и совсем из головы вон — бутылку-то еще днем купила! — Она резво поднялась, распахнула холодильник, и достала янтарную, словно в дымной влажной испарине бутылку «Старки».
— Спасибо, Татьяна Ивановна, — протестующе вытянул руку Виталий, — если речь обо мне, то категорически пас.
— Что ж так? — будто изумляясь, сказала Татьяна Ивановна. — Нынче-то, сказывают, один телеграфный столб не пьет, да и то потому, что чашечка перевернута.
— И еще спортсмен с тем столбом в компании. — Улыбнувшись, Виталий показал крепкие сахарные зубы.
— Да ради знакомства! По маленькой! — продолжала искушать Татьяна Ивановна.
— Никак не могу, — к большому удовольствию хозяйки, вздохнул гость. — Принцип. Хочешь в спорте чего-то добиться — забудь про этого змия. Я и курить бросил. В школе баловался, теперь — ша! Пятый год не курю. Еще в армии понял… А вам, если, хочется, пожалуйста, на меня не смотрите…
— Что вы, — замотала головой Татьяна Ивановна. — Я же специально для вас купила. Мы с Людочкой, хоть год будет стоять, не притронемся.
— Ну, про меня-то не скажи! — с отчаянной лихостью подмигнула Люда и щелкнула себя пальцем по горлу. — Во вторник у Феди Ситова день рождения был. Пришлось опрокинуть по баночке. После работы, конечно. В кафе зашли.
— По скольку? — ужаснулась Татьяна Ивановна. — По баночке?
— Ага, — подтвердила Люда и показала кончик мизинца. — Это я стеснительная такая. А Ольга чуть не стакан хлопнула этого венгерского вермута.
— Боже! — запечалилась Татьяна Ивановна. — Словечек набралась!
— Что ж, мама, не в детском саду работаю. Народ всякий. У Феди Ситова, как он выразился, была даже такая не сильно художественная страница в биографии — лечился в профилактории.
— Люда, — посерьезнев лицом, спросил Виталий, — а почему все-таки в кулинарное училище ты пошла? Почему не попыталась в институт или университет?
Люда метнула незаметный и быстрый взгляд в сторону матери, словно о чем-то ее предупреждая, и со слабой улыбкой, выражавшей скучное безразличие, проговорила:
— С детства мечтала печь пирожные и красивые торты.
— Ты это правда, не шутишь? — Будто сомневаясь, Виталий попеременно взглядывал то на Люду, то на Татьяну Ивановну.
— Нисколько, — утвердительно кивнула Люда. — И таких, как я, было очень даже немало. Конкурс побольше, чем в некоторых институтах, — три человека на место.
