Я не верю, что я очень умная, и всё же – верю! Мудрые глаза мамы видят, что всё на свете устроено мудро, наделено сознанием, так как же ей не считать умной свою любимую единственную дочь?
«И волосы у тебя короткие, и на месте ты минуты не посидишь спокойно. Утром косички – левую и правую – надо заплести, а расчесать нет возможности! Что делать? Отец тогда помог: “Стань ровно, не двигайся! Буду тебя фотографировать!” – и он достал коробку с фотоаппаратом, притворился, что снимает. Две толстые коротенькие косички кое-как удалось заплести. И так приходилось делать каждый день…»
Странно, что я не додумалась потребовать у отца все эти фотографии!
«Дочка тети Чэнь, Баоцзе, была твоей подружкой. Когда она приходила, я могла хоть немного поспать после обеда, пока она была с тобой. Просыпаюсь – все игрушки: человечки, олени – все, как кораблики, плавают в тазике для умывания, а на полу повсюду лужи!»
Баоцзе – моя теперь уже почти сказочная подруга, я совершенно не помню, не знаю ее. Но по маминым рассказам очень люблю.
«Тебе было почти четыре года. Отец повел тебя на свой военный корабль, все стали впопыхах тебя переодевать. А ты сама непонятно в какой момент положила в свой сапожок деревянную фигурку оленя. Пришли на корабль, а ты всё время у отца на руках, сама ни шагу сделать не можешь. Поставят на землю – хромаешь на каждом шагу! Все удивились, сняли сапожок, а там – олень! Отец и все его друзья засмеялись: глупая девочка! Почему не сказала?»
Мать смеялась, а я припадала к ее коленям и тоже смущенно смеялась, закрывая лицо. Вспоминая теперь, я понимаю, что ни в ее вопросах, ни в моем смущении не было никакой логики. То, что было десять с лишним лет назад, сегодня для нас совершенно ничего не значит, ни на что не влияет. И всё же какие мы были тогда глупые, смешные, как любили друг друга!
«Ты больше всего боялась, когда я задумывалась, – до сих пор не знаю, почему. Каждый раз, когда я сосредоточенно смотрела в окно или на минуту замирала в оцепенении, ты меня сразу же окликала, трясла, говорила: “Мама, почему у тебя глаза не двигаются?” – а мне нравилось, что ты подбегаешь обнять меня, и я специально притворялась, что задумалась…»
Я и сама не знаю, по какой причине. Может быть, мать задумывалась, когда ей становилось тоскливо и грустно, а я хотела растормошить ее, отвлечь? Кто теперь знает… Это осталось тайной.
«Но ты и сама была задумчивой девочкой. Всегда, когда мы обедали, ты смотрела в одну точку: на картинки с иероглифами на стене, или часы на столе, или цветочную вазу. В чашке осталось всего несколько зернышек риса, а ты сидишь часами. Я не вытерпела и всё убрала».
Этот случай я очень ясно помню. Сидеть в раздумье – в моем характере, с тех пор ничего не изменилось.
Когда она говорит об этом, я всегда улыбаюсь, а в глазах – слезы, которые я вытираю краем ее одежды, пока слушаю, а потом тихонько кладу голову ей на колени. В эту минуту вселенная для нас не существует, есть только мама и я, а потом и меня нет – только мама. Ведь я – это часть ее!
Как же это удивительно и замечательно – постепенно, слово за словом, я обнаруживаю, открываю себя себе самой! Мама знает меня с самого начала, понимает и любит с тех пор, когда я и сама не знала и не понимала, что я есть на свете. В три года я только-только стала отыскивать себя во вселенной, любить себя, понимать. Но то, что я знаю о самой себе, – это всего лишь один процент, доли процента от того, что знает обо мне мама.
Мой маленький друг! Когда ты узнаешь, что в мире есть человек, который знает тебя, понимает тебя, любит – в тысячу, во сто крат больше, чем ты сам себя понимаешь и любишь, – то как же тебе не заплакать растроганно, как не любить его безоговорочно и как же решительно и бесповоротно не раствориться в этой любви к тебе?
Однажды, когда я была совсем маленькая, я вдруг подошла к маме, посмотрела ей в лицо снизу вверх и спросила:
– Мама, почему ты меня всё-таки любишь?
Мать отложила иголку и нитки, прижалась своей щекой к моему лбу и сказала с нежностью, не раздумывая:
– А нипочему, просто ты – моя дочь!
