— Сколько вам лет, Ольга Александровна? — спросил он.
— Девятнадцать! — ответила она.
— Это мало. Ещё. два года до совершеннолетия.
— Слушайте, — промолвила она, и её детское лицо приняло выражение какой-то грустной серьёзности. — Слушайте: Гроздин, я не могу вернуться туда… Я там или с ума сойду, или умру… Там тяжело жить. Вы видели, как тяжело. Вы не знаете всего. Полковник хочет, чтоб все исполняли его волю без возражений… После вашего отъезда к нему стали ездить из губернского города какие-то судейские; товарищ прокурора ко мне посватался, и опекун хочет, во что бы то ни стало, чтобы я вышла. Он такой несимпатичный…
— Товарищ прокурора? Тем хуже. Уж он сумеет вам навредить.
— Я знаю. Что ж делать?
Гроздин крепко задумался, как бы делая последнее усилие. Вдруг он с большой энергией поднялся и промолвил:
— Знаете что? Есть только одно средство.
— Есть? — с надеждой спросила она.
— Да, есть… Но… но оно чрезвычайное… Да, чрезвычайное средство. Но вы так ставите вопрос, вам дома так тяжело, что вы предпочитаете умереть… Это средство… одним словом… вам нужно обвенчаться…
Ольга Александровна подняла голову и выпрямилась.
— Как обвенчаться? С кем?
— С кем-нибудь, это всё равно…
— Я не понимаю… как это можно сделать?
— А я не говорю, что это легко сделать… То есть, сделать-то это очень просто — пойти в церковь и обвенчаться, но надо… надо, чтобы был вполне порядочный человек… Одним словом, человек, который… которому можно довериться… Вы понимаете?..
Она смотрела на него бесконечно удивлёнными глазами и, может быть, думала, что он не в своём уме. Но у него были такие разумные, такие простые и честные глаза. В них выражалось столько заботливости и настойчивости.
— Вот вы и изумлены… А между тем, право же, тут нет ничего такого… Вас надо выручить… все мы должны выручать друг друга… Вам трудно, — надо облегчить. Если бы мне было трудно, вы бы облегчили?.. Впрочем, извините, может быть, вы связаны… Вы кого-нибудь любите?..
— Нет, нет, — поспешно возразила она, — никого, никого… Но тот человек… Он может полюбить потом, ему надо будет обвенчаться… Как же это?
— Ну, знаете, это всё равно, как если бы кто-нибудь тонул и надо в воду полезть, а я бы размышлял: как же я полезу и промочу сюртук, когда мне надо в гости идти? Когда надо спасать человека, так об этом не думают. Одним словом, Ольга Александровна, так как вы пришли за помощью, то вот единственное, что я для вас могу сделать. Я горячо сочувствую вашему стремлению и, пожалуй, скорее делаю это не для вас, а для дела, для идеи… Если вы мне верите, а, должно быть, верите, коли пришли, то… угодно вам обвенчаться, — я к вашим услугам, — я ничем не связан, ни в кого не влюблён, вы тоже. Мы не будем друг другу мешать жить, вот и всё. Решайте. Ведь завтра могут вас найти и увезти…
— Я не знаю, — тихо вымолвила она, всё ещё поражённая его предложением.
— Решайте, решайте… А главное — успокойтесь, выпейте воды… А то ведь вы сейчас заплачете, ей-Богу.
Он налил ей стакан воды и подал, а у неё уже из глаз катились слёзы.
Она тихо говорила:
— Я не хотела… Я не хотела такой жертвы от вас…
— А, полноте, какая жертва? Что за жертва? Решайте. Даю вам слово, что я никогда не посягну на вашу совесть и свободу. Вы пообещайте мне то же…
Он с дружеской улыбкой протянул ей руку, она крепко пожала её.
— Ну-с… Так вы посидите у меня, а я побегу… Мы это устроим в полтора часа. Ведь это имеет смысл только, если устроится сейчас… Ведь каждую минуту могут убрать вас… Снимите шляпку и устраивайтесь, как дома. Вы устали?.. Отдохните… Когда приехали?
— Сегодня утром, всю ночь ехала…
— Ну, вот; так вы на диване прилягте. Вас никто не обеспокоит… Ага, вот звонок… Это, должно быть, ко мне, — у меня часто бывают товарищи…
Он схватил шапку и выбежал в коридор. Голова у него горела. Он весь был как в пламени. Восторженный, пылкий, хотя эти качества всегда у него были скрыты под нерешительной и робкой наружностью, он теперь горел жаждой совершить подвиг великодушие, принести жертву ближнему.
Он отпер дверь и лицом к лицу встретился с высокой бородатой фигурой товарища по курсу, Стрелича.
