Балашов выхватил у директора лапки, широко размахнулся и бросил их за вольеру. Лайка взвизгнула, вырвалась из круга людей и тяжелыми прыжками понеслась за ними. Немного спустя появилась в конце шедов, улеглась, придавив могучими лапами никому не нужную добычу.
— Вот он, хищник! — сказал Балашов и направился к собаке. Присел перед ней на корточки, говоря что-то, протянул руку. Лайка не шевельнулась. Егерь потянул к себе лапки. Собака вскочила и жалобно заскулила.
— Ну, Вера! — крикнул Балашов. — Поймали вора!
Сторожиха напряглась, сжала худенькие кулачки и уставилась испуганно — то ли на собаку, то ли на Балашова. Ваське показалось, что вот-вот она набросится на егеря. Но она заплакала вдруг — громко, отчаянно, будто убили кого. Петр Васильевич устремился было к ней, но, застигнутый грозным вскриком Балашова, застыл в неудобной позе. Бахра промахнулась, клацнула зубами.
— Ч-ч-черт знает, простите, что… — Директор отходил от испуга, но стоял не шевелясь.
— Вера, перестань! — тряс Балашов сторожиху за плечи. — Не ела их Бахра, не ела! Слышишь?
— Ох и шуточки у тебя… — Директор вздохнул, поглядел на жмущуюся к ногам хозяйки собаку.
Наконец тетя Вера успокоилась, но еще долго сморкалась в подол фартука и им же вытирала глаза.
— Чужие это лапки! — возбужденно говорил Васька. — Чужие! Просто Бахра натаскала их сюда.
— Зачем? — удивился Петр Васильевич, кивнув собаке. Получилось, будто у нее спросил. И Бахра вдруг потупилась, скульнула виновато. Балашов прыснул. Засмеялась и тетя Вера, сразу помолодев и зарумянившись. Директор недоуменно посмотрел на них, на Ваську, Ваське смеяться было неудобно.
— Ну-ка дай-ка крольчонка! — неизвестно кого попросил Балашов и сам полез рукой в вольеру.
Бахра вскочила, напряглась.
Егерь погладил серенького несмышленыша, осторожно пустил на землю.
— Поскакал, стервец!
Бахра в два прыжка настигла его, поддела носом, занеслась, развернувшись, вперед и прижала к песку подрыгивающее задними лапками пушистое тельце.
— Сожрет! — восхищенно и испуганно воскликнул Петр Васильевич. Оглянулся на егеря: ты, мол, виноват!
Бахра нежно облизывала крольчонка, удерживая его полусогнутыми лапами. Потом взяла за шиворот, поднялась, грузная, и, косясь на людей, понеслась к вольере.
Даже у Балашова полезли вверх брови.
По дороге домой егерь молчал. Васька поглядывал на него и молчал тоже.
…Вот здесь подхватил Ваську на руки испугавшийся сосед дядя Коля. Как давно это было!
— Опять кружат! — встрепенулся Балашов. Впереди за речкой — над Васькиным домом — распластались два знакомых коршуна. Васька представил, как нервничает сейчас сосед дядя Коля, лишившийся ружья, наверное, на веки вечные. И жалко стало его, ненавидимого егерем Балашовым, козой Машкой и, очень может быть, — собственной женой, тетей Зиной. После суда уехала она в город — и молчок. Почтовый ящик на всех один…
Странно как-то! Вон мать, разве уснет, пока отца нет? И не было такого, чтобы родители Васькины поругались… А соседи без этого не могут. «Дура баба!» «Черт лысый!» И не совестно… Да такие слова кому хочешь душу отравят.
— И что же он все-таки за человек? — Дядя Игнат будто не сомневался, что Васька думает сейчас о соседе. — Не знаю! Но сегодня мне показалось, что он не совсем уж и дерьмо.
— Мне тоже… — Васька говорил от чистого сердца.
— Ну что, малыш! Срежем стервятника?! — повеселел егерь и прибавил шагу.
Васька заскочил за ружьем и наткнулся в сенях на мать.
— Ну-к! — успела ухватить его за рукав. — Как угорелый. Не ел поди с утра!
— Ел, ел! Пусти, мам! Там коршуны кур порешат.
Балашов был уже с вертикалкой, но не стрелял — ждал Ваську. Увидел, что тот без ружья, опечалился. Конечно, и сам хотел помочь малость не совсем уж пропащему соседу, но протянул ружье Ваське. И тут же схватил его обратно: хлопнула калиткой Васькина мать.
— Может, отпугнуть просто, Игнат? — спросила, тревожно вглядываясь в осмелевших, не скрывающих намерений птиц.
— Поздно пугать! — Балашов сдвинул предохранитель. — У Николая курицу раздербанили… Э-э! Глаза слепит… Стрельнешь, Вась?
Васька посмотрел на мать, а мать — на него. Оба изучали друг друга…
