Зря все же писал Хемингуэй, будто в жилах американок вместо крови — краска. Вероятно, не попадались ему женщины из Айдахо.
Лицо Славы неподобающим мужчине образом распухло от слез настолько, что, казалось, выгнулись дужки очков. Оно и понятно. За спиной Петра Олеговича Слава чувствовал себя, как за каменной стеной. Дядя значил для него больше, чем мог бы значить отец. Потому что был племяннику еще и другом. Ведь циничный мудрец Петр Олегович никогда не читал ему нотаций, так как отчетливо понимал бессмысленность и неблагодарность этого занятия. И поэтому ощущался Славой почти ровесником.
Убитую горем, разом состарившуюся Ольгу Генриховну, еще неделю назад производившую впечатление цветущей красавицы с древней родословной, но без возраста, с одной стороны поддерживал врач, с другой брат. Стоит ли говорить, что и для нее Петр Олегович значил больше, чем может значить обычный муж. Ведь он был еще и человеком, горячо ею любимым.
По решению мэрии Миронова было решено похоронить на Аллее Героев Военного кладбища. Давно закрытого для обычных захоронений, но иногда приоткрывавшего свои врата для упокоения почетных граждан и заслуженных ветеранов Великой Отечественной войны. От площади Парижской Коммуны и до самой могилы, через всю цивильную часть города, гроб с телом Петра Олеговича пронесли на руках. Тяжелый, как броненосец, из ценного африканского дерева, гроб плыл по цветочному мареву, осиянный сполохами солнца, прорывающегося утешить людей сквозь плотные, низко нависшие над городом, набрякшие дождевой влагой тучи.
«Пчелки» Фоминцева все сняли, всех запечатлели, целая гора кассет получилась. Слезы мэра, побелевшие окаменевшие лики «чикагских мальчиков», очередной сердечный приступ Ольги Генриховны, стенания Джулии. И обморок Славы — совсем племяш в конце концов расклеился. Хотя это было уже и слишком, но по–человечески понятно и на сей раз — мальчишка ведь совсем. Щенок-с.
* * *
На следующий же после похорон день Прищепкин встретился с Аглаей Владимировной, домработницей Мироновых. В темном пустом сумрачном буфете завода «Вымпел». Приготовился выслушать очередную историю из жития Петра Олеговича и взял себе порцию морковки. Однако услышал такое, что, во–первых, вопрос канонизации Миронова отпал безвозвратно; во–вторых, то, что как бы изначально витало в воздухе, неизвестно как и откуда в нем очутившееся, но явное, хоть возьми да поверь, однако категорически и дружно отрицаемое как Фоминцевым, так и Александром Генриховичем.
— Петра Олеговича мог убить Самойлов. Я была нечаянным свидетелем их перепалки по телефону, — с горящими щеками, потупившись, сказала женщина. — Без всякой задней мысли подняла в соседней комнате параллельную трубку и…
— Кто такой Самойлов?
— Танцор из театра оперы и балета. Любовник Миронова.
— … … …
— Правда, начало разговора я не слышала. Но из того, что услышала… Самойлов явно приревновал Петра Олеговича к мальчишке из модельного агентства. Самойлов все пытался вытянуть из Миронова подтверждение, что мальчишку тот давно, еще до знакомства с ним, и ныне параллельно «использует».
— Вы хотите сказать, что…
— Понимаете, Ольга Генриховна больна хронически, — уж кто ее только не лечил, куда только не ездила. По–женски больна, понимаете? Ольга Генриховна не могла быть близка с Петром Олеговичем физически. А тот не мог изменять жене, потому что благоговел перед ней… любил безмерно… Они познакомились молодыми, но пожениться не успели. Ольга Генриховна ждала возвращения Петра Олеговича из тюрьмы, отказывала всем претендентам на руку и сердце. Представляете, сколько тех было?..
— Ну, коль больная…
— Не всегда же была больная… Дождалась, поженились.
— В общем, Петр Олегович невольно вспомнил свою паханскую привычку?
Аглая Владимировна кивнула.
— Мужчина во цвете лет, в отличной спортивной форме…
— Самойлов грозил убить Миронова?
— Да у Самойлова язык бы, наверно, не повернулся. Грозил самоубийством. Но Самойлов–то жив, а Петр Олегович…
— Петр Олегович оправдывался?
— Еще чего?! — Аглая Владимировна за хозяина даже обиделась. — Станет Петр Олегович перед каким–то педером оправдываться. Сказал, будто отчитываться Самойлову не должен, клятву верности ему не давал. Что если тому вздумается наложить на себя руки, то это его личное дело. Издевательски этак сказал. И бросил трубку.
