Почему? Потому что ценности поменялись, привычный мир вещей и понятий изменился, изменились и люди, а новая эпоха фактически приготовила для своих же детей, особенно для представителей советской интеллигенции, лобное место, некую плаху, нравственный эшафот. Прежний огромный и бескрайний мир, в котором они столь свободно и вольготно себя чувствовали, сузился до размера небольшой республики, на карте очень похожей на осколок чего-то цельного и крепкого. А пришедшая с новыми режимами рыночная система, проще говоря, капитализм, не была их системой, более того, она была им глубоко чужда, о чём с такой тревогой, даже обречённостью написано в вышеназванном айтматовском прощальном романе.
В переживаниях Чингиза Торекуловича постсоветских лет не было ничего субъективно-эмоционального. Речь шла куда о более серьёзных материях и ценностях. Для него, как и для миллионов людей и внутри страны, и за её пределами, распад СССР означал крушение очень многих социальных, политических и духовных иллюзий и надежд. Это была не самая лучшая система в мире, но она очень многое успела сделать опять же во благо людей, их личностного развития, социальных устремлений. Вот только научно-культурная элита страны 1980-х захотела иной судьбы и иного образа жизни. Она была глубоко убеждена в благотворности западного, рыночного пути, который привёл бы к «храму», если вспомнить символические слова из знаменитого фильма Т. Абуладзе «Покаяние».
И всё же с Чингизом Торекуловичем дело обстояло куда серьёзнее и сложнее. Разделяя ценности либерализма и демократии, он в то же время являлся типичным советским писателем. По масштабам мышления и художественных обобщений он был писателем империи. И когда её в конце концов не стало, он собрался с мыслями и решил написать роман-плач, роман-эпитафию, где падение советской державы показано как некий апокалипсис, воплощение злого рока, всемирная и личная трагедия. Мне кажется, что драма Айтматова-человека и писателя состояла в том, что он так и не принял новое общество, за которое как бы ратовал, не смог порвать со своим советским прошлым. Историческая, мировоззренческая амбивалентность стала его личной и общественной судьбой. Она началась ещё в детские годы, а продолжалась вплоть до его кончины. Примирить эту духовную разорванность и преодолеть многолетний морально-этический, философский дуализм ему было не суждено. Кажется мне, что этот исторический дуализм и сейчас не удаётся преодолеть многим и многим людям, жившим в Советском Союзе, выжившим в новых условиях, но так и не принявшим его моральные ценности и поведенческие стереотипы.
Автор «Плахи» никогда прежде не вводил в структуру своих художественных творений образы политиков, но для Горбачёва он сделал своеобразное исключение: в романе «Когда падают горы (Вечная невеста)» Айтматов упоминает Михаила Сергеевича, с которым Арсен Саманчин, главный герой романа, журналист и киносценарист, состоял в якобы дружеских отношениях и «летал в одной стае перестройщиков».
Примечательно, что вопреки желанию автора писать обо всём как бы остранённо, текст получился достаточно личным. Введя в роман имя Горбачёва, Айтматов косвенно указал и на себя как на активного участника перестроечных процессов. Увы! Ни политика, в которую он окунулся с головой с надеждой на лучшее, ни перемены, обещавшие много важного и интересного, не принесли удовлетворения и не наполнили жизнь новым смыслом. В конце концов Арсен трагически гибнет.
Это было достаточно странное, даже спорное художественное решение. Почему герой должен был погибнуть? Почему писатель для героя, воспринимаемого как своего двойника, не смог предложить иную судьбу, кроме смерти и падения? Между тем мы, его читатели, хорошо помним: Дюйшен, первый учитель, всё-таки не погиб, несмотря на неимоверные трудности, не сгинул и Танабай Бакасов, то же самое произошло с Едигеем, даже с верблюдом Каранаром и волком Ташчайнаром. Но Арсен погиб. Лёг на свою плаху. Что это значило для писателя, что он хотел этим сказать — вопрос. Может, хотел показать, что для человека исчезнувшей цивилизации, канувшей в Лету исторической эпохи смерть лучшая и естественная доля? Может быть, это именно та экзистенциальная дилемма, которая никогда не отпускала Айтматова-писателя и которая таким образом себя обозначила.
