В одном из своих интервью «Литературной газете» Чингиз Айтматов признавался, что плачет, когда читает «Манас». На вопрос: «Значит, “Манас” и сейчас жив и продолжает волновать современных киргизов?» — знаменитый писатель ответил: «Если живы мои слёзы, то жив, наверное, и наш эпос». А однажды сравнил «Манас» с Библией, назвал его вершиной национального духа. В одной беседе с автором этих строк он сказал, что в эпосе воплощена, не больше и не меньше, киргизская национальная идея.
Действительно, «Манас» с его феерической чередой героических деяний и человеческих трагедий, описанных с мощной художественной силой, не только всемирного значения памятник культуры и духа, но произведение живое и современное. «Манас» для киргизов — пророческое слово, в котором закодировано нечто такое, что и сейчас поражает своей глубиной и актуальностью содержания.
В первые же годы суверенитета, в самую трудную пору реформ, когда остро встал вопрос о национальном единстве всех киргизстанцев, в том числе самих киргизов, о «Манасе», следом за Айтматовым, вспомнили и все мы. Стало как-то пронзительно ясно, что в основе идеологического строительства независимого Киргизстана должны лежать великие свободолюбивые, интеграционные идеи старинного эпоса, идеи всеобщего единения и братства. Вспомнили и о жарких спорах о времени создания «Манаса», о его историческом возрасте. Вспомнили о крайне противоречивом отношении советской власти к великому национальному наследию киргизов, о том, что практически все, кто так или иначе имел отношение к изданию эпоса, его переводу на русский язык, его популяризации, не избежали молоха сталинских репрессий и были либо расстреляны, либо отправлены в тюрьму. Не было забыто и то, что именно «Манас» способствовал подъёму духа народа. Когда Германия напала на СССР, воины-киргизы вспомнили о великих предках.
И вот интересная тема — воздействие великого киргизского эпоса на художественное сознание автора «Когда падают горы (Вечная невеста)». Исследователи спорят, откуда у Айтматова эти мотивы античного рока, предощущение «конца света», этот, говоря по Фрейду, инстинкт смерти, ощущение безысходности, в то же время такой мощный всепобеждающий пафос жизни? Да, это он сказал: «За всё в жизни есть расплата, как за жизнь есть расплата смертью». Мысль о смерти его преследовала издавна, будоражила пламенную, глубоко израненную с детства душу и никогда не покидала; мощный порыв к жизни сосуществовал с инстинктом смерти, обострённым чувством конечности века человеческого.
Многие, возможно, не согласятся, но я глубоко убеждён, что истоки подобного мироотношения лежат в нашей национальной культуре, сформированной, в свою очередь, сложной и в общем-то трагической историей; они лежат в «Манасе». Это не столько героический эпос, как мы привыкли его называть, сколько трагическое сказание о подвижнической борьбе и смерти Манаса Великодушного, чья семья спаслась от полного истребления самими же киргизами бегством в Бухару, и чья династия, Семетей и сын Сейтек, повторила тот же путь героического подъёма и столь же трагического падения, что и сам Манас, основатель объединённых, соборных киргизов.
Я это называю Большой парадигмой «Манаса», которая составляет идейно-сюжетную доминанту эпоса. Параллель здесь, быть может, не очень уместна, но не стоит забывать, что и семейство Айтматовых также спаслось бегством, покинув Москву и укрывшись в глухой киргизской деревне, где чудом и выжило. Эта парадигма как будто подтверждена и нашей новейшей историей, периодом суверенитета, двухкратным ярким всполохом надежд, всколыхнувшим народные массы, и их крушением.
Ну а если бросить даже беглый взгляд на всех тех великих киргизов, чьи имена у всех на устах, мы услышим столько арманов, кошоков, трагических мотивов, что в ушах звенит. Я это называю неизбывной киргизской грустью, которая была и осталась стержнем нашего национального самосознания, нашей устной литературы, да и письменной тоже. Таков и великий Токтогул, таковы все знаменитые заманисты от Арстанбека до Ысака Шайбекова, включая Калыгула-прорицателя, таково большинство наших малых эпосов («Курманбек», «Кожоджаш», «Эр Табылды», «Эр Тоштюк»), Впрочем, киргизская грусть — достаточно серьёзная тема и о ней нужно рассуждать отдельно и в пределах другого повествования.
