Любой сколько-нибудь прилежный читатель Айтматова легко убедится, что его женщины очень похожи друга на друга — все они напоминают знаменитую «Дочь Советской Киргизии» кисти Семёна Чуйкова. И Толгонай из «Материнского поля», и Алтынай из «Первого учителя», и Джамиля, и Зарипа из «И дольше века длится день», даже Айдана из последнего романа «Когда падают горы» — при всей своей индивидуальности и внутренней непохожести они внешне сходны между собой.
О своих первых любовных привязанностях Чингиз Торекулович не вспоминал, но для меня совершенно ясно, что между подростком Сейитом в «Джамиле» и им самим существует самая прямая связь. Джамиля, круглолицая, жизнерадостно-весёлая киргизская мадонна — это айтматовский символ женской красоты, и духовной, и плотской.
В то же время «Джамиля» — не только прекрасная история любви, столь восхитившая Луи Арагона, но и история рождения художника, психоаналитическое описание творческой сублимации, появления огромной, всепожирающей тяги к творчеству.
Эта история любви бесспорно перевернула внутреннюю жизнь Айтматова. Правы оказались французы: нельзя шутить с любовью, как гласит их пословица. Да, сказано правильно, но беда в том, что управлять этим сильным, очень часто труднообъяснимым чувством редко кому удаётся. Особенно если любовь сильная, настоящая, непреходящая. Поэтому там, где любовь, там и напасть, говорят те же французы.
ГОДЫ УЧЁБЫ
Между Аполлоном и Сатурном
Чингиз Торекулович Айтматов в зрелые годы был одним из самых просвещённых людей своего времени, человеком с широким кругозором и обширными познаниями в разных областях, чему немало способствовало базовое образование. Аграрию по специальности, зоотехнику, прекрасному знатоку животноводства, ему была не понаслышке знакома жизнь простых тружеников. Но при этом он постигал и превосходно знал мировую литературу, интересовался философией, очень любил классическую и народную музыку.
Люди, близко знавшие молодого Айтматова, свидетельствуют, что пристрастился он к книге в детские и юношеские годы. Чтение было для него подлинной страстью. Курсант Джамбульского зооветтехникума, он буквально тонул в книгах городской библиотеки, нередко просил, чтобы его запирали в ней до утра — настолько не хотелось отрываться от чтения. И просьбы его находили отклик. Жажда знаний, огромное желание приобщиться к мировой культуре были в его крови.
В этой связи хотелось бы отметить, что судьба художника с самого начала его сознательной жизни двигалась в том направлении, чтобы из него вырос интересный рассказчик. Ему было о чём рассказать людям. Всё в жизни молодого Чингиза происходило так, чтобы из него получился писатель, потому что и самые суровые жизненные испытания, и двуязычная (киргизско-русская) среда, в которой он рос, и тяжёлое военное детство, и совершенно взрослая юность, глубокое погружение в мир книг, последующее институтское образование, высшие литературные курсы в Москве — всё «работало» на эту цель.
Иными словами, ранний жизненный опыт у него обильно подпитывался книжными знаниями, постепенно формировался эстетический вкус. Думается, примерно в эти годы у Айтматова сложилось то, что потом литературоведы назовут глобализмом художественного мышления, имперскостью обобщений, эсхатологизмом мироощущения.
Склонность к большим, широким обобщениям, стремление находить в мелочах жизни нечто, превышающее их конкретное содержание, проявлялось у него ещё в детстве. Быть может, длительное (почти пять суток) и печальное путешествие семьи из Москвы во Фрунзе заронило в его детскую душу и ум ощущение связанности мира, чувство единства земли, кровной близости людей, где бы они ни жили и на каких бы языках ни говорили. Ещё в детстве Чингиз своим детским умом пытался понять, как связаны народы и различные страны: железной ли дорогой, воздушными ли путями, на которых в то время устанавливались различные рекорды (например, о легендарном лётчике-испытателе Чкалове знал каждый советский школьник). Чингиз всё время пытался понять, как можно объять весь мир, как уловить те нити или связующие звенья, которые придают миру цельность и единство. Уж не тучи ли это — путешественницы, передвигающиеся по небу и не знающие ни границ, ни препятствий в виде высоких гор и океанских далей?
