Анатолий Мариенгоф
Зеленых облаков стоячие пруды.
Анатолий Мариенгоф
«Зеленых облаков стоячие пруды».
Умри, Мариенгоф, лучше ты не напишешь.
Ты сам, вероятно, не подозреваешь, как характерна для тебя эта строчка. Я знаю тебя уже два года, люблю тебя за то, что ты имеешь свой стиль, внимательно читал все твои стихи, и если бы меня спросили:
Как вы относитесь к Мариенгофу я бы ответил:
«Зеленых облаков стоячие пруды».
Мариенгоф? – это стоячий пруд, душный, зеленый, без воздуха, без движения.
Тихая вода, осень, желтые, листья, и гром войн и революций в этот уголок не долетает. В нем тихо спокойно, сонно и по своему мило.
Когда-то, в сущности совсем подавно, но кажется очень давно, в первые дни твоего литературного крещения, ты дико замахал картонным мечом выкрашенным в красную краску, и тебе на минутку понравилась поза «революционного мясника».
Дурачки поверили, клюнули на твою удочку.
Все «фричи» расплескали руками – он клевещет на нас, мы революционеры совсем не такие страшные.
Курцев завыл в своей парижской берлоге: Распутин Советской России.
Я уже не говорю про Львова-Рогачевского называющего тебя «мясорубкой». Он говорит о тебе, как о человеке (ведь это же нелепость) и не разбирает тебя, как поэта. Главное в тебе проглядели: твою безобидность, тихость, безлюдность, твое спокойствие.
Ну куда тебе в мясники «за рабьих годов позор». Тебе бы «вести застольную беседу», мечтая затуманить «блеск пушкинских годов», просить друга «налить в стакан прозрачной тишины»
Под утро
Тост и в честь богемы
Оду
Больше всего ты любишь позу:
Будь трижды и трижды проклят
Час моего венчания
С бессмертием,
кричишь ты, но… я не верю, потому что хорошо знаю, что весьма и весьма по вкусу пришлась тебе законная супруга.
«Что впереди?» – вопрошаешь ты, и откровенно отвечаешь:
Покорно стынуть на книжной полке
Будущего стихолюба.
В душе ты знаешь свой удел, но внешне не успокаиваешься, лавры громовержца не дают тебе спать.
Опустится звезд жезл
Землю насквозь продырявить.
Прижечь раскаленным железом
Рваную рану яви.
Как страшно! А ведь кто не знает тебя – поверит.
Найдутся дурачки, которые собьются в кучку и закудахчут – Мариенгоф пощади, больше не будем, не будем:
Но ты увлекся, ты не слышишь, ты продолжаешь:
Возлюбленную злобу настежь
И в улицу душ прекрасного зверя –
Крестами убийств крестят вас те же
Кто кликал раньше с другого берега.
Говорю: идите во имя меня
Под это благословение.
Ирод – нет лучше имени,
А я ваш Ирод, славяне.
Но делая «страшные глаза» и говоря «страшные вещи» ты все ж не можешь успокоится. Ты на смерть перепугал всех «фричей», но и эта жертва тебя не удовлетворяет: Тебе хочется «великих потрясений», чтобы все «ахнули». У тебя остается последний козырь, и ты козыряешь:
Кричи, Магдалина! Я буду сейчас по черепу стукать Поленом…
Да. Это козырь. И дальше итти уж некуда.
Чтобы спасти читателя от твоего «полена» я стреляю в тебя, но что мой выстрел перед твоими кулаками, которыми ты
Да твой поэтический жар не зальешь «ведрами любви». Может быть ты думаешь, что я говорю это в виде упрека. Ничего подобного
Не в хулу говорю, а в лесть.
(Шершеневич).
Ты великолепен в своей тихости. Ты имеешь свой стиль увядания, мертвенности, отцветания, и не суйся ты, пожалуйста, в «мясники» и «громовержцы». Это только смешно. Будь самим собой, вернись в свои «стоячие пруды» и там ты будешь недостижим для злостных выстрелов друзей-изменников. Тяжелым заржавленным якорем лежит твоя мудрость на илистом дне этого, а не иного болота. Ее не видят смертные, но о ней хорошо знаем мы друзья вечности.
