Зрители продолжают вливаться в собор: впереди знать, в середине горожане, позади слуги и беднота – они толпятся в дверях, встают на цыпочки, вытягивают шеи. Разносятся возбужденные голоса и смех, звуки летают от стены до стены, словно внутрь пустили стаю ворон. Потом на возвышение поднимается архиепископ, и шум постепенно стихает, если не считать боя колокола.
Взгляд Маргариты падает на передний ряд, где сидят дядюшки и с гордостью ей улыбаются. Если бы могли приехать родители! Но они не решились оставить Прованс на разграбление тулузским рыцарям. Когда папа отобьет все атаки, возможно, они с мамой навестят ее в Париже. Папа будет впечатлен, увидев ее на французском троне, – и если не верил в ее способности когда-нибудь взять в свои руки управление Провансом, то эти сомнения тут же рассеются.
Папа! Она представляет его гордый взгляд, когда архиепископ совершает над ней миропомазание и вручает ей золотой скипетр, – но потом все остальное, даже отец, забывается. Монахи затягивают свое бесконечное песнопение, а королевские приближенные – Гуго, граф Лузиньянский; Пьер, граф Бретонский; и Тибо, граф Шампанский, – поднимаются по ступеням, неся огромную золотую корону. Архиепископ произносит благословение, и они водружают корону на голову Маргарите, слегка ее поддерживая. Архиепископ оборачивается и, кадя ладаном, ведет их всех на середину возвышения, где перед своим троном стоит Людовик. Знатные дамы налетают на нее, как стая назойливых птиц, чтобы разгладить ей платье на коленях, и Маргарита садится рядом с мужем. Бароны держат над ней и над ним короны – похоже, символ власти слишком тяжел, чтобы нести ее в одиночку.
Воздух сгущается, согретый дыханием и телами сотен зевак. Пот каплями выступил у Маргариты на лбу и верхней губе, но она не смеет вытереть его платком или даже рукой в перчатке из страха размазать по лицу белила. Королеве надлежит всегда сохранять хотя бы видимость достоинства.
Пока архиепископ читает мессу, новоиспеченная королева рассматривает толпу. Скоро она будет отвечать за этих и многих других своих подданных. Дяди напомнили ей обязанности королевы – ходатайствовать за осужденных преступников, просить у короля помилования, вести финансы королевства, обставлять королевские дворцы, устраивать выгодные браки для сыновей и дочерей баронов, давать советы королю в вопросах войны и мира – включая, как она поклялась, заключение мирного договора с Провансом. Может и править время от времени, когда Людовик будет отлучаться из королевства. И, если будет угодно Богу, она родит наследников французского трона, сыновей.
Под конец церемонии бароны снимают с нее и Людовика тяжелые короны, и архиепископ водружает на их место маленькие. Маргарита встает, и помещение словно сдвигается, когда все вокруг разом опускаются на колени и склоняют перед ней головы. Слезы оставляют дорожки на бледном ландшафте ее лица, но ей уже все равно. Это ее народ. Боже милостивый, помоги ей править достойно! Она думает о царице Савской, стремившейся к мудрости, искавшей ее, как света. Рядом Людовик поднимает скипетр и возглашает:
– Vive la reine!
– Vive la reine! – в унисон откликается толпа, поднимаясь на ноги. Вся знать – ее дяди, Раймунд Тулузский, граф Шампанский, братья Людовика и сотни прочих – склонились перед ней, кроме двоих: это Ингеборга Датская, первая жена Филиппа Августа, сложившая свои морщинистые губы в суровую улыбку, и рядом с ней Бланка, которая смотрит на церемонию пустыми глазами, но не преклоняет колен. Ну и пусть. Свекровь может не кланяться – пока, – но должна считаться с ней. Маргарита теперь – королева Франции.
Церемония закончилась, бароны погнали толпу за двери, где король будет раздавать милостыню. Подходит Бланка. Людовик торопливо спускается ей навстречу, Маргарите приходится плестись за ним. Мать целует его в губы, горячее, чем это могла бы сделать жена, а Маргариту удостаивает вялым рукопожатием:
– Вижу, ты уже переняла французский фасон.
– Белила ощущаются странно, но платье великолепно, – отвечает Маргарита. – Вы одобряете, королева-мать?
