– У тебя алиби надежное?
– Надежное, – ответила Таня, не глядя на него.
В номере, конечно, это забылось. Ровно на три часа.
Потом Таня ушла, он сидел спиной к окну и слушал переругивающихся на лету чаек.
Они всегда одни и те же, городские чайки: суматошный патруль неба, плывущего по воде. И одновременно они – как риски на линейке жизни.
Только что пошел в школу, мама на выходные повела его на набережную. Его ждали шершавые шарики пломбира, от прикосновения ложки или языка становящиеся гладкими и блестящими, лимонад “Тархун” с соломинкой и прогулка на “комете” – рев двигателей и шипучие хвосты брызг, заброшенные высоко над кормой.
После завтрака мама сказала, вздохнув о чем-то своем:
– Пойдем-ка, Юр, поскорее.
Будто торопилась – хотя зачем торопиться на набережную?
– Да там, наверное, еще прохладно, – удивилась бабушка. – Куда вы?
Но мама только рукой махнула – мол, пойдем уже. Пришли они действительно слишком рано. Было прохладно, и набережная была пуста.
Чайки, эти странные птицы, залетевшие в цветное кино из черно-белого, были в то утро молчаливы. Но порой так близко закладывали виражи, что Юра невольно втягивал голову. Необитаемые “кометы” стояли у причалов. Собака, бегущая вдоль каменных перил, методично задирала ногу – пока ее не окликнул рассерженный хозяин. Дворник с размаху царапал метлой асфальт. Мама сказала:
– Давай посидим немного. Тихонько.
Они уселись на лавку и молча смотрели через реку на противоположный берег, где вертелся и кивал огромный подъемный кран.
Сидели долго. Мама укутала его в свою кофту. Постепенно набережную начали заполнять люди. Стихла метла и была заперта в тесную металлическую будку. “Кометы” проснулись и заурчали. Минуты сливались в тягучую безмятежную радость, которую ничто никогда не прервет. Даже эти чайки, кромсающие утренний воздух. Юра совсем не торопился ни в кафе, ни на “комету”: и так было хорошо. Мир был прост и нежен, и самой большой заботой было – ничего не упустить, ни одного его ласкового жеста.
– Мам, – сказал он. – Мы еще сюда придем?
Она почему-то ничего не ответила, а только притянула его к себе и поцеловала.
На работе обошел всех, у кого можно было просить, настрелял по сто, по двести рублей. Пересчитал, удивился: ровно четыре семьсот пятьдесят. Будто брошенные кубики вернули его на старт: попробуй снова. “Решено: Краснодар. Там поищем гостиницу, самую дешевую”.
Они еще никогда не оставались с Таней вместе на ночь. Юра вдруг понял, что волнуется. Это ведь многое значит – проснуться утром в одной постели. Что-то будет после этой их встречи?
В темноту комнаты падал голос Сонечки.
– Пап, ну ты где? Папа!
Спросонья испугался: не сразу понял, что это телефон. Звонок его не разбудил, поэтому включился автоответчик, а вместе с автоответчиком – громкая связь.
– Папа, ты где? – в ее голосе слышались уже плаксивые нотки.
Вскочил с кровати, кинулся к телефону. Больно задел щиколоткой о ножку кресла.
– Черт! Да! – сорвал трубку. – Да, доченька. Я здесь.
Включил свет, щурясь, вгляделся в циферблат часов: пять минут двенадцатого.
– Что случилось, кися моя?
– Я звонила тебе на мобильный. Он не работает.
– Выключился, наверное. Не зарядил его вовремя, он и выключился.
– А мамы нету.
– В смысле – нету?
– Вот нету. Я проснулась, а мамы нету. Раз твой мобильник не отвечает, я взяла свою бумажку и набрала домашний. Как ты записывал: восемь, восемь, шесть, три – а потом все остальное.
– Ну, и правильно, умница. А мама наверняка скоро придет.
– Ага, скоро! Я ждала, ждала. А она не идет.
Выудил сигарету из лежащей на комоде пачки, ушел на лоджию.
– Конечно, придет, Сонечка. Зачем ты так разволновалась? Хочешь, я тебе пока сказку расскажу про нашу маму?
– Про маму?
– Конечно. Ты разве не знаешь, что про мам складываются самые замечательные сказки? Вот, например, наша мама – она же немножко колдунья.
– Колдунья?
– Чуть-чуть.
– Добрая?
– Добрая, конечно, добрая, ты что! Вот она, наверное, уложила тебя спать и пошла себе в лес искать цветок папоротника. Посмотри в окно. Сейчас полнолуние?
– Как это?
– Луна большая и круглая, как апельсин?
– А, да, вспомнила. Сейчас… Да, как апельсин.
