Если не придумаешь чего-нибудь другого, можно и Краснодар. Договорились?”.
Ответил ей: “Договорились”, – и решил не думать об этом до завтра. Завтра он разыщет нужную карту – в книжном купит, там обязательно будет. Или вот как: Таня доедет до Крыма, вечером сходит на свою станцию, позвонит ему и расскажет, куда она сможет выбраться. Краснодар – слишком далеко для нее. Тяжело ей будет добираться. Но если всерьез сократить Танину часть пути, ему может не хватить денег на обратную дорогу.
Обязательно нужно ехать, решил он, а то и муж неверный – и любовник никудышный.
Иногда Юра думает, что у них с Викой все сошло на нет оттого, что такой чрезмерно-ослепительной оказалась любовь к ребенку.
Когда, в какой момент этот кукушонок вытолкал из сердца все, что гнездилось там до его появления?
Может быть, сразу – в первое их свидание в роддоме, когда ему сунули в руки кулек, чтобы отнес на кормежку: “Папаша, стойте! Сервисная палата? Нате, все равно туда идете”. У кулька были щеки, ресницы и нос. От растерянности, не понимая, что же теперь делать с этой дополнительной жизнью, без всякой подготовки выданной ему в узком многоголосом боксе, Юра наклонился и понюхал, а кулек распахнул синие глаза, безразлично посмотрел на него и с интересом – на горящую лампочку…
Или это приключилось позже? Когда все уже понимал, и душу мяло и выкручивало, как личинку, пытающуюся выпростать крылья… Тайком – тайком от Вики становился над спящей Сонечкой и плакал. О чем, почему? Юра не понимал, но и не хотел никаких объяснений. Смотрел на дочь и плакал, охваченный тоской и восторгом.
Вике он об этом не рассказал. Утаил.
В перерыв позвонила мама. Он даже вздрогнул, когда услышал:
– Сынок, ты не мог бы меня в Москву отправить? А то тетя Люда приглашает к себе на дачу, а я совсем без копья.
Промямлил:
– Это срочно? Тебе когда нужно?
– Ты что, болеешь? Голос какой-то…
– Да здоров я. Ресурсы подсчитываю.
– Нет, ты если не можешь, скажи, я не обижусь. На следующий год, может, съезжу.
– На следующий год?
– Просто тетя Люда еще когда звонила, приглашала. Я сначала отказалась, а теперь же школу нашу на ремонт закрывают, на работу до сентября не нужно. Вот я и подумала… Я бы на любом, самом дешевом, в плацкарте… Я узнавала, самый дешевый – семьсот пятьдесят. Ну, нет так нет. А в гости к тебе можно? Соскучилась.
– Конечно, приезжай. Когда ждать? Я дома часов в семь.
– Значит, в семь.
Они редко видятся. Все реже и реже. Мама с Викой не общаются. Никак. То есть совсем. Сначала общались, а потом общение свелось к немногословному противостоянию, в котором слова лишь отмеряли порции ядовитой тишины. “Добрый день” – “Здравствуйте”, а звучит, как удары набата. Вникнуть в причины священной войны двух женщин ему не дано. Похоже, они просто друг другу не нравятся. Ну, не нравятся. Чем не причина? “Я так больше не могу”, – говорила ему каждая из них. Но ни один ультиматум не включал никаких условий: придумай сам что-нибудь. Он придумал. Разрезал свою жизнь берлинской стеной. Теперь по одну сторону – жена и дочь, по другую – мать.
– Почему бабушка не ездит к нам в гости, а только мы к ней? – спросила Соня.
Юра был готов: как и полагается, берлинскую стену обслуживала изворотливая пропаганда.
– Как почему? Далеко ведь. Бабушке тяжело.
– А мама почему с нами не ездит?
– Разве ты не понимаешь, почемучка-Сонечка, что у мамы дома много дел? Пока мы ездим к бабушке, мама и полы помоет, и обед приготовит, и постирает, и маникюр-педикюр сделает. Вон сколько всего. А пока мы дома, ей некогда. Она бабушке приветы передает. Я, правда, иногда забываю…
– Тогда, можно, я буду от нее приветы передавать? Раз ты забываешь.
Семьсот пятьдесят, стало быть. Считая семьсот, потраченные на бензин, половину которого он выкатает до выходных, на свидание с Таней останется три триста.
Нет, маме, наверное, придется отказать.
Поймал себя на этом “отказать”, усмехнулся. Прямо как мелкий чиновник с набором судьбоносных штампов: “разрешить”, “отказать”, “направить на согласование”.
Вспомнил, как в детстве заставлял ее брать такси, когда она возила его на кружок рисования: “Не поеду на автобусе, меня там тошнит”. Он не любил рисовать, а она мечтала сделать его художником. Вот и вредничал. Из вредности и рисовать, наверное, не выучился. Нелегко ей было выкраивать на такси. Растила его одна, без мужа. Студенческая любовь, так и не закончившаяся браком: отец Юры сбежал в науку. Единственный написанный им фолиант, который Юра осилил, – “Гунны: долгий путь в Европу”.
