– Я скоро ухожу, можешь не паниковать, – только и бросила она, после чего закрылась у себя в комнате.
Сама же Злата, пребывая в каком-то неведомом ей забвении, наконец пришла в себя и теперь не то что готовить, даже двигаться не могла. В ее голове витали миллионы мыслей, которые к этому времени уже немного структурировались. Этот невинный поцелуй никак не шел из головы, она вновь и вновь прокручивала его в памяти, каждый раз краснея и нервно облизывая губы. Никогда еще мужчины так к ней не прикасались, да и вообще они редко к ней прикасались. Еще в селе ее, было, лапали и зажимали за домом, но то было противно и неприятно, а с Мишей совсем по-другому.
В коридоре опять появилась Наталья Геннадиевна. На ней была укороченная юбка, обнажавшая ноги-бутылочки, и модная бирюзовая водолазка, под цвет сапог.
– В ресторан? – грустно спросила Злата.
– Явно не на сеновал, – фыркнула Наталья Геннадиевна и, хлопнув дверью, скрылась из поля зрения соседки.
Часы показывали 18:00.
Злата никогда не была в настоящем ресторане, да и обычные кафе не часто посещала, ведь туда нужно ходить с кем-то, а у Златы был только Юра, но он целыми днями работал, да и ходить с братом в кафе как-то несерьезно. Забросив вермишель вариться, Злата вышла в коридор, где висело большое, до пола, зеркало. Она внимательно рассматривала свое отражение и никак не могла понять, нравится оно ей или нет. По сравнению с Натальей Геннадиевной – нет, но в целом ничего, ведь в 37 можно намного хуже выглядеть. Злата злилась, что Господь именно ее соседке даровал плоский живот и тонкие щиколотки, обойдя стороной бедную крупную женщину, которая бы все отдала, лишь бы выйти замуж.
– ...Помню, мне как-то немец коралловые бусы подарил, – откуда-то сверху послышался еле уловимый, хриплый, больше похожий на скрип, голос. В коммуналке №7 было пять комнат, каждую из которых кто-то занимал. В первой, что возле входной двери, жил Иван Артемович с супругой, напротив них Даня, дальше по коридору Юрко и Злата, напротив Наталья Геннадиевна, а в торце была дверь Миши. Еще лет двадцать назад, задолго до появления многих нынешних жильцов, в одной из комнат жила Изабелла Николаевна, бывшая балерина и бывалая прожигательница жизни. Как уж так случилось, но 20 лет назад, когда отставной балерине было уже за 70, ее внучатая племянница продала бабушкину комнату в коммуналке. Какие были между ними отношения, никто не знал, но явно не особо трепетные, ведь иначе судьба Изабеллы Николаевны сложилась бы по-другому. «Балерина» долго отстаивала свое право на комнату, но это мало кого интересовало, и, возможно, так бы она и умерла, замерзнув где-нибудь на улице, если бы не сердобольные соседи. Несмотря на то что честно купленную комнату они вернуть отказались, Изабелле Николаевне выделили крепкую деревянную полку, ранее используемую как антресоль, на которой старушка и поселилась. Так, последние 20 лет своей жизни Изабелла Николаевна, в юности известная кокетка и интриганка, жила на пыльной антресоли, иногда спускаясь по шаткой деревянной лесенке справить нужду или чего-нибудь перекусить. Хотя еду чаще всего ей прямо на антресоль приносили соседи, поскольку из года в год Изабелле Николаевне все труднее было спускаться вниз.
– Представляешь, настоящие кораллы... – продолжила старушка, повернув голову в сторону Златы.
– Немец? – переспросила удивленная Злата, которая немного побаивалась сморщенную старуху и всегда вздрагивала от ее колючего взгляда.
– Это в 42-м было, любил он меня страшно, – Изабелла Николаевна тяжело вздохнула. – Хотя, что мне тебе говорить, сама ж, небось, нецелованная корова, да? – старушка залилась надрывистым хохотом, после чего отвернулась к стене и вскоре засопела. Оскорбленная, униженная и совершенно подавленная событиями сегодняшнего дня, Злата разрыдалась. Горькие слезы непрерывно струились по ее бледным щекам, а лицо искривила жуткая гримаса боли и отчаяния.
– Милая моя девочка, что случилось? – на кухню неспешно вошел Иван Артемович.
Злата так громко рыдала и причитала, что пожилой преподаватель не мог не услышать ее стенаний.
