В один из дней, сразу после поверки, солдат поманил его пальцем и сказал:
— Годи здесь, лейтенант будет говорить с тобой.
Из вахты вышел лейтенант Терехин. Несмотря на мороз, он был обут в сапоги тонкой кожи, его гладко выбритые щеки поблескивали, от него пахло мылом… тем же, каким обычно пахло от Тани… Он был трезв. Не отходя от вахты, он поманил Барахохло. Видимо, ноги лейтенанта мерзли в тонких сапогах, и пока Барахохло медленно шагал к нему, лейтенант пританцовывал, постукивая ногой по ноге, как бы пытаясь неумело исполнить сольный номер из классического балета. Невольно, Барахохло засмеялся.
— Смеешьси, Барахло? Я тя сейчас насмешу. Ты, Барахло, я слышу, ты на моейную жену зенки пялишь. Смотри, гад, я тебя с дерьмом смешаю и пакетом отправлю. Понял? Чтоб я тя в ларьке не видел! Сразу загремишь в кондей, а с кондея на этап, на штрафной, в Вихоревку.
Не ожидая ответа, лейтенант повернулся и скрылся в дверях вахты.
Больше ждать нельзя было.
В тот же вечер, решившись, Барахохло разыскал на ДОКе вольного жителя поселка Чуна, бывшего зека, давно отбывшего несколько сроков, по слухам, за грабежи, бродяжничество, участие в преступных бандах и многое другое, числившегося по документам Константиновым, плюс еще два десятка разнообразных имен и прозвищ. Константинов и пр., сгорбленный, одноглазый, и почти беззубый, работал сторожем лесопилки.
— Лейтенанта? — сказал Константинов, уставившись мутным единственным глазом на Барахохло. — Это можно. Это для нас углеводы, раз, два — и сделано. Может, еще кого надо? Не стесняйся, высказывай.
— Если ты продашь, Константинов, смотри…
— Нам продавать интересу нет. Ваши турки или другие муслимы меня зарежут, как курчонка. Потом мне репутацию надо держать. Может, еще кому надо будет.
— Сколько ты за это возмешь?
— Что с тебя взять? По совести. Давай две банки глюкозы и двадцать чаев, будет дело.
На этом сошлись, оценив жизнь лейтенанта Терехина в две поллитровки Московской Особой плюс двадцать пачек чая по 57 копеек пачка.
— Когда делать будешь, Константинов?
— Ты шустрый, смотрю. Не боисс, неси договоренное, на другой день сделаю.
— Я к тому, что он один дома будет только в понедельник, среду, или в пятницу, после шести, до девяти вечера. Только в это время, Константинов! Поняв?
— Нам это всё равно. Когда ты сказал, так и сделаем. Не боисс, Барахло!
На следующий день, заправив маслом дизель, Барахохло достал из-за выхлопной трубы неоконченную восьмигранную шкатулку, и ножом выковырял уже вклеенные на ее крышке буквы Тимохин и Тимохина. На их место он вклеил квадратики дубовой древесины.
Вечером, передавая надзирателю Бурдяеву очередную шкатулку, Барахохло сказал: — Гражданин начальник, мне две бутылки водки надо.
— Чо? Очумел, Барахло? Чтоб я должности лишилси? — Надо водку. Две политровки Московской Особой, поняв?
— А я думал ты турок, теперь вижу, ты и вправду русский. Водочки захотелось? Понимаю! Понимаю! Тольки никак!
Вздохнув, Барахохло отвернул одеяло, показывая восьмигранную шкатулку.
— А! — сказал Бурдяев, протягивая руку за шкатулкой. Его глаза загорелись.
— Не, — сказал Барахохло. — Сначала водку.
— Да ты что, отказ выполнять приказание? Нарушение режима? А ну, давай сюда, заключенный Барахло!
— Не. Хочешь, иди, докладывай. Пускай начальство знает, кто мне ножи давал, кто мои шкатулки сбывает. Пошумим, мне терять неча.
— Ах ты… — надзиратель помолчал. — Ладно, давай по-хорошему. Ну, пойми, не могу водку. Чо другое… Принесу.
— Могешь, — сказал Барахохло спокойно. — Завтра нужно.
— Чо мне с тобой изделать? — Бурдяев заплакал. — Чо ты со мной, гад, делаешь? Ладно, давай это сюда, завтра принесу.
— Сначала принеси, тогда получишь.
В следующий четверг, Барахохло вручил Константинову в ДОКе две бутылки водки и двадцать пачек чая. И стал ждать.
Пришла пятница, но в зоне было всё по-прежнему. Барахохло прислушивался к каждому звуку, ожидая вестей о лейтенанте Терехине. Но машина лагерных слухов молчала, производя лишь обычные, надоевшие параши об якобы предстоящих этапах или об амнистии, которую зеки постоянно, с небольшими перерывами, ожидали с минуты на минуту, но минуты шли, а амнистии всё не было. В субботу Барахохло увидел лейтенанта Терехина, который к этому времени должен был, в соответствии с планом, готовиться к собственным похоронам, но выглядел вполне живым, здоровым и благополучно пьяным и, слегка пошатываясь, шел от вахты к бараку, где помещалась планово-произ-водственная часть лагеря.
